это ощущение мучило его. Ему не нравилось, что воды потащили его обратно. Куда? Там, в сплошной синеве, было чересчур хорошо – должно быть, поэтому. Всегда найдется кто-то, кто не допустит чтобы Элизахару было чересчур хорошо. Даже удивительно: почему судьба тратит столько усилий на то, чтобы испортить жизнь какому-то солдату. Даже в его смерть вмешаться не побрезговала.
Потом он услышал музыку. Она доносилась издалека – из какого-то недостижимого места – и тем не менее была различима совершенно явственно. Элизахар даже узнал инструмент – клавикорды. Кто-то играл, уверенно извлекая из клавиш нежную, неспешную мелодию.
Что-то знакомое почудилось Элизахару в этой музыке. Вряд ли он слышал ее когда-либо в прошлом. Он мало музыки слышал на своем прежнем веку, а эта не была похожа ни на полковой марш, ни на бацанье плясовой в каком-нибудь захудалом трактире.
Река, как назло, замедлила течение и теперь еле двигалась. Элизахар почти не приближался к источнику музыки, а ему болезненно хотелось услышать ее лучше.
И, как будто угадав его желание, она зазвучала громче. К первой теме прибавилась вторая, аккомпанемент подхватил и подчеркнул ее. Теперь музыка была повсюду, она заполняла мир и придавала ему форму; в ней заключался смысл существования. Настал миг, когда Элизахар перестал сомневаться: отныне он твердо знал, что именно слышит и откуда знает каждую ноту, каждую вариацию, посылаемую неведомым музыкантом в бесконечность всех миров, какие только существуют.
Эта музыка была Фейнне.
Бегущие пальцы мгновенно вызывали к бытию её гибкий стан, точно очерчивали его в воздухе горящей линией, которая держится еще секунду, прежде чем растаять. Упавшая на клавиши кисть бережно изымала из инструмента гармонический аккорд, и тотчас появлялось милое лицо с подбородком сердечком и широко расставленными невидящими глазами; оно плыло перед взором и медленно таяло вместе с угасанием звука.
Кто-то воскрешал Фейнне, вызывал ее во внешний мир с помощью музыки – и сотворил хрупкую, постоянно разрушающуюся и постоянно возрождающуюся вселенную по имени Фейнне.
Музыка становилась шире, а образ девушки – все более прочным и ярким. Наконец он утвердился совершенно, от кончиков пальцев на ногах до пушистых каштановых волос, собранных в пучок на затылке. Элизахар крикнул:
– Фейнне!
В то же самое мгновение волна вынесла его на берег, и его пальцы вцепились в корень растущего там дерева, а музыка, разразившись последним торжествующим аккордом, смолкла. Образ Фейнне вспыхнул ослепительными красками и погас.
Элизахар лежал на берегу и тяжело переводил дыхание. Оранжевое пламя весело прыгало по дровам. Густая зелень травы обжигала зрачки.
– Садись к нам, – проговорил чей-то голос совсем близко.
Элизахар ухватился покрепче за корень и выбрался к костру. Ему сразу стало тепло; холод, сжимавший грудь, отпустил, и он с наслаждением вздохнул.
– Садись же, – повторил голос чуть раздраженно.
Что-то в этом голосе показалось Элизахару знакомым. Он глянул на говорившего сквозь ресницы и увидел прозрачного старика, с которым проделал долгий путь к охотничьему домику – в попытке освободить и спасти Фейнне.
– Чильбарроэс! – прошептал он.
– Больше нет, – был ответ. – По крайней мере, на это время.
Чья-то рука подхватила Элизахара и помогла ему устроиться. Черная рука, сильная, с благородными пальцами.
Теперь он видел обоих: медноволосого юношу с короной на голове и чернокожего эльфа с синими глазами. Оба рассматривали солдата с одинаково недовольным выражением, которое проступило на их – таких разных – лицах.
Эльф проговорил:
– Тебе видней, брат, но в последние годы ты начал совершать слишком много ошибок...
– Только не эту, – отозвался Чильбарроэс. – Он – не ошибка. Я уверен.
– Я страшно голоден, – сказал Элизахар. – У вас найдется, что поесть?
Чильбарроэс пожал плечами, а его спутник поворошил угли чуть в стороне от веселого пламени и вытащил серую от золы тушку рыбы.
– Дай, – сказал вдруг Чильбарроэс. – Дай мне попробовать, Аньяр!
– Э, да ты и в самом деле вернулся, Гион! – воскликнул темнокожий эльф, ловко отводя в сторону руку с печеной рыбиной. – Нет уж, сперва тому, кто первым попросил.
– Не слишком ли ты любезен с каким-то наемником? – осведомился Чильбарроэс. – Не совершаешь ли ты ошибку?
– Не больше, чем ты, – возразил Аньяр.
Элизахар вырвал рыбу у него из пальцев и, пачкаясь в золе, начал грызть. Силы возвращались к нему с каждой секундой. Он и узнавал, и не узнавал место, где они находились: что-то неуловимо непривычное ощущалось в здешнем воздухе, но лес, несомненно, был тот же самый. И оба его спасителя, сидевшие справа и слева от костра, представлялись давними знакомцами. Чуть позже он поговорит с ними. Чуть позже.
Усилием воли он отложил рыбину, но тут Аньяр, посмеиваясь, извлек из пепла вторую, и молодой человек в короне завладел ею.
Прошло невероятно много времени: река проносила мимо них вздувающиеся синие воды, небосклон незаметно двигался над головами, костер то угасал, то вновь оживал после новой порции дров, и берег делался все более обжитым, а незнакомцы – все более родными, так что спустя неопределенный срок Элизахару начало казаться, будто он здесь и родился, здесь и провел большую часть жизни – рядом с этими людьми.
Его не удивляла больше ни черная кожа Аньяра, ни корона на голове Чильбарроэса. Ни даже то обстоятельство, что чернокожий и синеглазый эльф называл Чильбарроэса именем первого короля – Гион. Все было закономерно, все, несомненно, имело свою причину – какую-то очень важную.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163