крепостных наверняка перепродавали – знать бы еще куда.
Эйле вздохнула. Узор следовало завершить к завтрашнему вечеру – иначе она подведет швею, которая хотела использовать вышитую вставку для нового платья королевы. Нужно взять себя в руки и продолжить, иначе... кто знает, как здесь поступают с нерадивыми работницами? Эйле не сказала Тандернаку всей правды: её действительно здесь никогда не наказывали – но, возможно, только потому, что она очень усердно работала.

* * *
В эту ночь флюгер – большой приятель Эйле – скрипел чаще обычного. Он весь извертелся на своем тонком насесте, как будто не мог решиться, в какую сторону ему бежать. Каждое направление представлялось одинаково желанным и одинаково опасным. Металлические волосы казались растрепанными больше привычного, словно он в ужасе ерошил их пальцами. Ветер не давал ему ни минуты передышки, и Эйле, бессонно сидящая у окна, все слушала и слушала тонкий печальный голос.
– Что ты хочешь сказать мне? – спрашивала она своего дружка. – Что тебя тревожит?
Она пыталась отвечать за него:
– Я не хочу расставаться с тобой, Эйле. Я буду скучать по тебе. Куда ты поедешь? Откуда прилетит ветер, который принесет мне весточку от тебя?
– Я тоже буду тосковать по тебе, мой милый бегущий человечек, – шептала Эйле. Она проговаривала слова в ладонь, а потом высовывала руку в окно и выпускала фразы на ветер, чтобы тот подхватил ее и отнес к тому, кому они предназначались. – Мне будет не хватать твоего голоса, твоих беспокойных волос, твоих распахнутых рук...
– Я мечтаю, – безостановочно скрипел ее собеседник, – мечтаю, мечтаю... мечтаю когда-нибудь побежать к тебе навстречу, заранее разводя руки для объятий, ожидая прикосновения твоей груди, Эйле, ожидая теплого дыхания твоих губ, свежего запаха твоих гладких кос...
И неожиданно Эйле поняла, что человечек говорит с нею голосом Радихены и что волосы у металлического флюгера на самом деле ярко-рыжие, и если взобраться на ту крышу, то донесется запах прелого сена и еще того пойла, которым угощали подпаска его беспутный дядька с дружками.
– Радихена! – закричала Эйле, распахивая окно. – Радихена!
Флюгер повернулся в ее сторону, так что теперь она совершенно перестала видеть человечка – он слился со стержнем, к которому был прикреплен, – и замер. И Эйле сказала, внезапно успокоившись:
– Я заработаю денег и стану дворянкой – и тогда я приду за тобой, Радихена, где бы ты сейчас ни находился, и возьму тебя за руку... Мы просто уйдем, ты и я, и никто не посмеет разыскивать нас. Никто в целом Королевстве. Вот как я поступлю!
Она закрыла окно и легла спать. И даже во сне ее губы были плотно, решительно сжаты.
Эйле покидала дворец впервые за все то время, что прожила в столице, и увиденное сильно взволновало её. Высокие дома, как ей чудилось, нарочно соперничали с небом и облаками и – надо отдать им должное – совершенно затмевали их. Солнечный свет играл на разноцветных стеклах, бросал причудливые лучи на соседние крыши, и тени постоянно меняли форму и глубину на статуях и фигурных фасадах, придавая лепным узорам все новые и новые очертания. Город выглядел таинственно подвижным, ничто здесь не стояло на месте, все шевелилось и было живым.
Особенно нравились Эйле фонтаны – она называла их про себя «вывернутыми колодцами». В первых двух кольцах, за второй и третьей стенами, колодцы имелись почти на каждой площади, и Эйле не уставала удивляться тому, какой нарядной, какой роскошной может быть самая обыкновенная вода.
Тандернак, сопровождавший девушку, искоса наблюдал за пей и, казалось, догадывался, о чем она думает.
– Человек в состоянии устроить для себя поразительно красивую жизнь, – говорил он. – Все зависит от вкуса и возможностей. Вы, моя дорогая, – вышивальщица, и вкус у пас должен быть превосходный... Что до меня, то я предпочитаю полагаться на вкусы моих мастеров. Я нанимаю иногда художников, чтобы они украшали мои дома. Без этого невозможно никакое дело. Кстати, её величество оценила мою добросовестность: завтра мне будет пожалован знак Королевской Руки! Это огромная честь, и, могу вас заверить, я заслужил ее...
– Должно быть, так, – пробормотала Эйле.
Тандернак продолжал:
– Искусство – первейшая необходимость. Красота – главная потребность человека, хотя в деревне об этом даже не догадываются. Я против так называемой естественности. Дайте мне пышный куст, и я распоряжусь придать ему форму шара или куба.
Эйле и слушала, и не слушала. Ее захватили новые впечатления, и она была совершенно согласна со своим спутником: как она могла жить без этих потрясающих ощущений! Она чувствовала себя так, словно не шла, а плыла над мостовой, как это случается иногда во сне. Все кругом выглядело таким сверхреальным, таким выпуклым, таким ярким – можно подумать, все эти дома, фонтаны, узорные ограды, лесенки и спуски, усаженные цветущими кустами, существуют не в действительности, но специально нарисованы на картоне и раскрашены преувеличенно густыми красками. Да, Эйле казалось, что она очутилась посреди чудесной вышитой картинки, творения рук мастерицы куда более умелой, чем сама Эйле. «Вот как они себя чувствуют, – думала девушка, – все наши человечки, птицы, животные, которых мы рисуем иглой! Простите меня, мои хорошие, ведь иногда я делала вас не слишком старательно...» Она попыталась представить себе, что было бы, если бы та мастерица изобразила ее кривобокой или хромоногой, и даже содрогнулась от ужаса. Никогда больше не станет она торопиться! Никогда не положит стежка криво!
За третьей стеной город утратил часть своей праздничности, но все еще оставался веселым и нарядным.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163