К тому самому общес
тву, невозможность которого для человека Достоевский всячески подчёрк
ивал. К обществу племенному, к обществу с очень пониженными требованиями
к человеку.
Не случайно родившееся в недрах русской критики понятие «маленький чел
овек» так привилось. Что значит маленький человек? Маленький человек, ск
ажем, Ц Самсон Вырин у Пушкина. Маленький человек Ц Евгений в «Медном вс
аднике». Маленький человек Ц Акакий Акакиевич Башмачкин. Но они изображ
ены писателями так, что от них остаётся впечатление гигантов, а не малень
ких людей, потому что так они описаны, что какие же они маленькие? А вот дей
ствительно абсолютной реальностью маленький человек стал после 17-го го
да, когда были поставлены умышленно заниженные требования к человеку, по
тому что человека стали мерить общей линейкой. И всё то, что торчало над эт
ой линейкой, отрезалось, вырывалось. И, конечно, то, что мы наблюдаем сейча
с в нашей жизни, это прямые последствия этого маленького человека. Своег
о добились.
А.Г. Если бы я не был знаком с русской литературой, а слушал бы ле
кцию о ней из ваших уст, я пришёл бы к выводу, что это достаточно тёмная лит
ература и нет никакого утешения. Что человек настолько экзистенциален (у
же в смысле XX века), что он из тюрьмы плоти-матери попадает, Ц по словам Роб
ерта Пенна Уоррена, по-моему, Ц в невыразимую глухую тюрьму мира, что вых
ода никакого нет. Но, тем не менее, русская литература, это у меня иллюзия т
акая, она всё-таки полосатая, по крайней мере. Там ведь есть выходы какие-т
о куда-то, там есть утешение.
В.М. Полосатая, напоминает одежду арестанта.
А.Г. В общем, да.
В.М. Так что вы правы, вы правы в некоторой степени.
А.Г. Или, знаете (это маленькое отступление) как я шучу о жизни, х
отя мне всё время говорят, что это не моя шутка. Жизнь Ц полосатая, как зеб
ра. Но, я говорю, подождите, дальше будет интереснее. Белая полоска, чёрная
полоска, задница, белая полоска, чёрная полоска… Так вот не всё одна задни
ца. Были и белые полоски Ц или я ошибаюсь? Ну, скажем, тот же самый покой и в
оля вместо счастья. Это ведь всё-таки утешение.
В.М. Я вам отвечу на этот вопрос цитатой из Пушкина.
А.Г. Давайте.
В.М. Если она не покажется вам доводом, тогда я попробую эту цит
ату разжижить своими комментариями. У него есть стихотворение, одно из п
оследних, называется «Из Пиндемонти», я могу его либо целиком прочитать,
я его помню, либо кусок.
А.Г. Конечно, цитируйте целиком.
В.М. Оно мне очень нравится. Потому что в нём (я предварю его) как
раз есть ответ и на ваш вопрос, притом что есть что-то утешительное Ц в эт
ом мире, где человека никто не ждёт и где он, в сущности, обречён. На что он о
бречён? Он обречён на смерть. Ни на что больше. Есть крепостное право, нет к
репостного права Ц это не меняет фундаментальной проблемы человеческ
ого существования в изображении русской литературы. Это старая проблем
а. Античные мудрецы об этом думали. Но русская литература придала этому х
арактер, так сказать, обыденности и каждодневности. Так вот, это стихотво
рение.
Не дорого ценю я громкие права
От коих не одна кружится голова.
Я не ропщу о том, что отказали боги
Мне в сладкой участи оспоривать налоги,
Или мешать царям друг с другом воевать;
И мало горя мне, свободно ли печать
Морочить олухов, иль чуткая цензура
В журнальных замыслах стесняет балагура.
Всё это, видите ль, слова, слова, слова.
Иные, лучшие мне дороги права;
Иная, лучшая потребна мне свобода:
Зависеть от царя, зависеть от народа Ц
Не всё ли нам равно? Бог с ними.
Никому
Отчёта не давать, Себе лишь самому
Служить и угождать; для власти, для ливреи
Не гнуть, ни совести, ни помыслов, ни шеи;
По прихоти своей скитаться здесь и там,
Дивясь божественной природы красотам,
И пред созданьями искусств и вдохновенья
Трепеща радостно в восторгах умиленья,
Вот счастье! вот права…
Есть, есть счастье, как же нет! Счастье заключается в том, чтобы я реализов
ал то, что матерью-природой тайком от меня в меня заложено, и я живу, узнава
я, что же я такое есть.
А.Г. Но ведь это очень опасный путь. Это Пушкин может себе позво
лить, а Лермонтов уже не может, потому что у него свобода мгновенно обраща
ется неприкаянностью. Потому что…
В.М. А вы как думали!
А.Г. Я никак не думал. Я вас слушаю.
В.М. Конечно, «я по прихоти своей скитаюсь», но ведь финал извес
тен… Как примирить этот известный финал с тем богатством, что в меня мате
рью-природой, которая на самом деле не мать, а мачеха, заложено? Что ж она на
м голову морочит? Столько заложила в нас и к чему? К гробовой плите всё сво
дится?
А.Г. Если бы только к гробовой плите. Здесь самую жирную точку, н
а мой взгляд, в этой абсолютной философии безысходности, в прямом смысле
этого слова, в бегании белки по кругу, поставил Блок в «Ночь, улица, фонарь,
аптека».
В.М. Да, конечно, разумеется.
А.Г. Вот там уже абсолютная безысходность. Там нет выхода даже
в послесмертие. «Умрёшь Ц начнёшь опять сначала, и повторится всё, как вс
тарь: ночь, ледяная рябь канала, аптека, улица, фонарь».
В.М. Разумеется. И это, так сказать, один из завершающих аккордо
в того, о чём мы с вами говорили. Не скрывается от человека его жребий. Чело
век не может быть счастлив. О счастье говорить просто стыдно.
А.Г. Вот тут я вынужден вам…
В.М. Какое счастье!
А.Г. Не то, что противоречить, нет…
В.М. Притом, что счастье есть. Есть счастье.
А.Г. Я, читая ваши книги, может быть, пропустил, а, может быть, вы эт
о сознательно…
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70