ТОП авторов и книг ИСКАТЬ КНИГУ В БИБЛИОТЕКЕ
Чуть поближе к Оле стоял старый Шушкевич, тщетно пытавшийся знаками привлечь к себе внимание племянника. Оля поняла, что Адась только делает вид, будто не замечает знаков Шушкевича, и это показалось ей забавным. Она перестала плакать, перестала слушать музыку.
Потом Оля увидела, что Шушкевич, махнув рукой на приличия, вторгся в пределы, огражденные черными подсвечниками, даже запутался не то в лентах, не то в торчащей из венка проволоке и, схватив Адася за руку, наконец добился своего: обратил на себя внимание.
Но этого было мало. Шушкевич, видимо опасаясь, что Адась вновь ускользнет от него, осторожно и незаметно вывел его за руку из-за канделябров и поставил возле себя, тут же, перед Олей. Не выпуская рукав племянника, он нагнулся к его уху и драматическим шепотом произнес:
— Что с тобой? Почему тебя нигде не видно? На что Адась небрежно ответил:
— Да что вы, дядюшка, нашли тоже место спрашивать. Занят, значит.
— Чем занят?
Адась молча кивнул на катафалк.
— Так ведь не каждый же день похороны. Я тебя уже столько времени не видел.
Молодой Ленцкий пожал плечами.
— Женишься, говорят?
— Ну, не у гроба же...— начал Адась.
В этот момент какой-то растерянный юнец принес венок в два раза больше его самого и стал сбоку, не зная, что с ним делать. Адась Пшебия-Ленцкий тут же подскочил к нему, забрал у мальчишки венок, повелительно кивнул ему головой, чтобы тот помог поставить его. Совершив все эти действия, он отпилил свернутую лиловую ленту и развернул ее, лаская шелковистый муар. На ленте виднелась надпись золотыми буквами: «Великому учителю — музыкальная школа имени Владислава Желенского».
Адась читал и перечитывал эту надпись, точно какой-то любопытнейший папирус; к Шушкевичу, оставшемуся возле Оли, он так и не вернулся. В этот момент на хорах раздались чудесные звуки. Оля перестала обращать внимание на то, что происходит перед нею.
Квартет («Интересно, с Дубиской или нет...» — подумала она) начал исполнять lento quasi una canzona, которого все так ждали. Одновременно это означало, что служба кончилась и наступила столь тягостная всегда пауза между мессой и отпеванием. Уловив это, погребальных дел мастера покинули свои закоулки, откуда их доселе безуспешно пытался вытянуть Адась Пшебия-Ленцкий. В то время как с хоров доносились нежные фразы романса, красивые и невыразимо сладостные, факельщики протиснулись сквозь толпу и постепенно окружили гроб, точно черные птицы, готовые по знаку неведомого вожака ухватиться за венки и металлические ручки гроба.
По мере того как мелодия, такая простая, такая проникновенная, зазвучала над головами собравшихся, по мере того как люди в черном, с треуголками на головах, затмевали своей тенью горящие вокруг гроба огни, над всем этим — над людьми, над цветами, над катафалком возникал неуловимый, невообразимый, уже перенесенный в иные измерения облик творца музыки. Эдгар Шиллер не лежал в гробу, это не его здесь опускали в могилу на крыльях музыки, которой предстояло существовать над людьми до неминуемого конца каждого из них, нет, он возносился, уплывал к свету, идущему из голубых витражей собора.
Все ощутили присутствие в церкви покойного, все, кроме Спыхалы. Он был не очень музыкален и не знал, что играют на хорах. Да и не слушал он эту музыку, воспринимая ее как-то внешне, не думал и о холодном поклоне Марии, хотя вот уже два дня не видал ее. К службе он опоздал, так как разговаривал в министерстве с Беком.уБек жадно расспрашивал его, какие отклики вызвала его речь. А откликов этих, к тому же неопределенных, было не так уж много. Спыхала не сомневался, что Бек считает войну неизбежной. Он прочитал это в глазах министра, в которых таилось то самое выражение, которое видишь у людей неизлечимо больных либо ожидающих ареста. Спыхала, желая хот ь как-то вселить в него веру в благоприятный исход дел, стал говорить об английских гарантиях. Но, очевидно, дал промашку. Министр рассердился и довольно резко сказал ему:
— Вам нельзя быть на высоком посту в министерстве иностранных дел, если вы верите в английские гарантии.
Спыхала промолчал, но с той минуты думал об этом уже беспрерывно и, правду говоря, перестал замечать, где он находится. Только постепенно ласковая музыка и эта напряженная тишина, установившаяся вдруг в соборе, неожиданно и как-то само собой вызвали перед его глазами голубые теплые волны Черного моря, зной, пляж с купальным домиком возле виллы Шиллеров в Одессе, голубенькую обложку томика немецких стихов, лежавшего на ветхой полосатой простыне рядом с рукой Эдгара, и, наконец, склоненный профиль Шиллера, его поднятую руку с папиросой и тот разговор, из которого ясно, что они абсолютно не понимают друг друга. Спыхала овладел собой, сделал бесстрастное лицо и бросил вокруг взгляд. Слева от него, совсем рядом, стояли два высоких, одинаково одетых черноволосых мальчика, а несколько поодаль, с краю, на одном из стульев пустого ряда сидела Оля.
Спыхала пригляделся к ее прямой, напряженной фигуре и заметил слезы, катившиеся из ее глаз.
«Как она тогда пела это «Verborgenheit»,— подумал он мимолетно. И тут же мысль его вернулась к английским гарантиям.
Оля, слушая lento quasi una canzona, думала не об Эдгаре, а о своих сыновьях. Она помнила, что в последнем письме к Эдгару описывала их (в Ментону она ему уже не писала и потом очень об этом жалела). А ведь Эдгару неинтересно было знать о ее сыновьях. Но она писала ему как другу — и вот теперь уже некому будет писать. Ни о сыновьях, ни вообще.
Оля размышляла, почему она так тревожится о сыновьях. Антека призывали в армию, послезавтра он уезжает.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203
Потом Оля увидела, что Шушкевич, махнув рукой на приличия, вторгся в пределы, огражденные черными подсвечниками, даже запутался не то в лентах, не то в торчащей из венка проволоке и, схватив Адася за руку, наконец добился своего: обратил на себя внимание.
Но этого было мало. Шушкевич, видимо опасаясь, что Адась вновь ускользнет от него, осторожно и незаметно вывел его за руку из-за канделябров и поставил возле себя, тут же, перед Олей. Не выпуская рукав племянника, он нагнулся к его уху и драматическим шепотом произнес:
— Что с тобой? Почему тебя нигде не видно? На что Адась небрежно ответил:
— Да что вы, дядюшка, нашли тоже место спрашивать. Занят, значит.
— Чем занят?
Адась молча кивнул на катафалк.
— Так ведь не каждый же день похороны. Я тебя уже столько времени не видел.
Молодой Ленцкий пожал плечами.
— Женишься, говорят?
— Ну, не у гроба же...— начал Адась.
В этот момент какой-то растерянный юнец принес венок в два раза больше его самого и стал сбоку, не зная, что с ним делать. Адась Пшебия-Ленцкий тут же подскочил к нему, забрал у мальчишки венок, повелительно кивнул ему головой, чтобы тот помог поставить его. Совершив все эти действия, он отпилил свернутую лиловую ленту и развернул ее, лаская шелковистый муар. На ленте виднелась надпись золотыми буквами: «Великому учителю — музыкальная школа имени Владислава Желенского».
Адась читал и перечитывал эту надпись, точно какой-то любопытнейший папирус; к Шушкевичу, оставшемуся возле Оли, он так и не вернулся. В этот момент на хорах раздались чудесные звуки. Оля перестала обращать внимание на то, что происходит перед нею.
Квартет («Интересно, с Дубиской или нет...» — подумала она) начал исполнять lento quasi una canzona, которого все так ждали. Одновременно это означало, что служба кончилась и наступила столь тягостная всегда пауза между мессой и отпеванием. Уловив это, погребальных дел мастера покинули свои закоулки, откуда их доселе безуспешно пытался вытянуть Адась Пшебия-Ленцкий. В то время как с хоров доносились нежные фразы романса, красивые и невыразимо сладостные, факельщики протиснулись сквозь толпу и постепенно окружили гроб, точно черные птицы, готовые по знаку неведомого вожака ухватиться за венки и металлические ручки гроба.
По мере того как мелодия, такая простая, такая проникновенная, зазвучала над головами собравшихся, по мере того как люди в черном, с треуголками на головах, затмевали своей тенью горящие вокруг гроба огни, над всем этим — над людьми, над цветами, над катафалком возникал неуловимый, невообразимый, уже перенесенный в иные измерения облик творца музыки. Эдгар Шиллер не лежал в гробу, это не его здесь опускали в могилу на крыльях музыки, которой предстояло существовать над людьми до неминуемого конца каждого из них, нет, он возносился, уплывал к свету, идущему из голубых витражей собора.
Все ощутили присутствие в церкви покойного, все, кроме Спыхалы. Он был не очень музыкален и не знал, что играют на хорах. Да и не слушал он эту музыку, воспринимая ее как-то внешне, не думал и о холодном поклоне Марии, хотя вот уже два дня не видал ее. К службе он опоздал, так как разговаривал в министерстве с Беком.уБек жадно расспрашивал его, какие отклики вызвала его речь. А откликов этих, к тому же неопределенных, было не так уж много. Спыхала не сомневался, что Бек считает войну неизбежной. Он прочитал это в глазах министра, в которых таилось то самое выражение, которое видишь у людей неизлечимо больных либо ожидающих ареста. Спыхала, желая хот ь как-то вселить в него веру в благоприятный исход дел, стал говорить об английских гарантиях. Но, очевидно, дал промашку. Министр рассердился и довольно резко сказал ему:
— Вам нельзя быть на высоком посту в министерстве иностранных дел, если вы верите в английские гарантии.
Спыхала промолчал, но с той минуты думал об этом уже беспрерывно и, правду говоря, перестал замечать, где он находится. Только постепенно ласковая музыка и эта напряженная тишина, установившаяся вдруг в соборе, неожиданно и как-то само собой вызвали перед его глазами голубые теплые волны Черного моря, зной, пляж с купальным домиком возле виллы Шиллеров в Одессе, голубенькую обложку томика немецких стихов, лежавшего на ветхой полосатой простыне рядом с рукой Эдгара, и, наконец, склоненный профиль Шиллера, его поднятую руку с папиросой и тот разговор, из которого ясно, что они абсолютно не понимают друг друга. Спыхала овладел собой, сделал бесстрастное лицо и бросил вокруг взгляд. Слева от него, совсем рядом, стояли два высоких, одинаково одетых черноволосых мальчика, а несколько поодаль, с краю, на одном из стульев пустого ряда сидела Оля.
Спыхала пригляделся к ее прямой, напряженной фигуре и заметил слезы, катившиеся из ее глаз.
«Как она тогда пела это «Verborgenheit»,— подумал он мимолетно. И тут же мысль его вернулась к английским гарантиям.
Оля, слушая lento quasi una canzona, думала не об Эдгаре, а о своих сыновьях. Она помнила, что в последнем письме к Эдгару описывала их (в Ментону она ему уже не писала и потом очень об этом жалела). А ведь Эдгару неинтересно было знать о ее сыновьях. Но она писала ему как другу — и вот теперь уже некому будет писать. Ни о сыновьях, ни вообще.
Оля размышляла, почему она так тревожится о сыновьях. Антека призывали в армию, послезавтра он уезжает.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203