в этих сухих и несмелых косточках, не почувствовал
близкого, светлого, чистого, родного-родного, простого, глу-
бокого. ясного, вселенского, умного, подвижнического, бла-
гоуханного. наивного, материнского - в этой впалой груди, в
усталых глазах, в слабом и хрупком теле. в черном и длинном
одеянии, которое уже одно. само по себе, вливает в оглушен-
ную и оцепеневшую душу умиление и утешение... Однако что
это я. в самом деле. заболтался Ведь я же привел Розанова
ради примера <половой> мифологии. А это уже давно сделано
мною. Впрочем, намеки, которые я высказал только что,
МОГУТ тоже служить примером мифологии: только это, конеч-
но. другая ммфоппгия Да и w. важно, что это другая мифоло-
гия. Важно, что и рп-эднпттшт м правпг.паттий монастыря
есть опинаконп фпрмм бнтмя мифмчр.с-.к-пгп, a HP. внрпжпе.н-
СКОЙ ттустгп-н <няучнпт-п ммрптш-учррт-тя:>
Ь) Я склонен идти еще дальше. По-моему, даже всякая не-
одушевленная вещь или явление, если их брать как предметы не
абстрактно-изолированные, но как предметы живого челове-
ческого опыта, обязательно суть мифы. Все вещи нашего обы-
денного опыта - мифичны; и от того, что обычно называют
мифом, они отличаются, может быть, только несколько мень-
шей яркостью и меньшим интересом.
Возьмите вашу комнату, в которой вы постоянно работае-
275
те. Только в очень абстрактном мышлении ее можно предста-
вить себе как нечто нейтральное к вашему настроению и ва-
шему самочувствию. Она - то кажется милой, веселой, ра-
душной, то мрачной, скучной и покинутой. Она есть живая
вещь не физического, но социального и исторического бытия.
И тут дело вовсе не в вашем субъективном настроении. Сколь-
ко бы меня ни убеждали, что это только мне одному, в силу
моих субъективных свойств, моя низкая и темная антресоль-
ная комната кажется веселой и радостной, - все равно весе-
ла и радостна сначала она сама, а потом уже она производит на
меня такое воздействие. Ведь если начать слушать подобных
философов, то не только настроение от занимаемой комнаты,
но и сама комната и все на свете окажется моим субъектом.
Я уже говорил, что цвета и звуки, запахи и вкусы мы никогда
не переживаем в их изолированно-вещественной форме.
Это - пустая абстракция. Если брать реальные и живые вещи,
то солнце, проглянувшее зимою сквозь тучи впервые после
долгих пасмурных дней, не есть солнце астрономической науки,
но веселящее, бодрящее, обновляющее начало. При нем фи-
зически легче дышать, молодеет душа, воскресают силы.
Говорят, что измерение температуры у больного не есть
его лечение, что это только прием констатирования болезни.
Но я протестую против этого. Никогда больной не переживает
термометр как средство констатирования болезни. Я, по край-
ней мере, считаю, что часто это есть самое подлинное лече-
ние; и, когда сам бываю болен, часто мне бывает достаточно
измерить температуру, чтобы болезнь несколько облегчилась.
Как бы я ни убеждал себя, что это еще не лечение, организм
мой все равно переживает это как лечение; и доказательством
этого является - реальное облегчение или даже выздоровле-
ние. Правда, это средство действует не всегда. Но разве насто-
ящие лекарства действуют всегда обязательно целительно? Вы
вот думаете, что доктор должен лечить. А больной считает, что
раз доктор пришел и осмотрел больного, то лечение уже нача-
лось. Я, по крайней мере, всегда так думаю. Уж один факт
прихода врача есть начало лечения. И не могу рассуждать
иначе. Не умею представлять себе доктора нелечащим, хотя
рассудок и долбит одно и то же, - что не всякий доктор умеет
хорошо лечить и что не всякий хорошо умеющий лечить дей-
ствительно в данном случае приступил к лечению. Раз доктор,
значит - баста! Лечение началось.
с) Однажды, гуляя по плохой дороге в поле с одной осо-
бой, я развивают сложную аргументацию по одному тонкому
276
длодофскому вопросу. Я был в большом удивлении, когда
дру среди обычною философского диалога, моя спутница
перебила меня замечанием: <Если вы хотите, чтобы ваши ар-
гументы имели вес, то, пожалуйста, не спотыкайтесь по доро-
ге> Я был удивлен, но тотчас же вспомнил, как однажды, в
старое время, на одном заседании Психологического общест-
ва в Москве, во время возражений одного крупного русского
философа на доклад другого, тоже известного мыслителя, у
первого все время дело не клеилось с галстухом. Возражавший
философ все время его как-то мял, загибал, пристегивал,
перестегивал, а он все его не слушался и не сидел на месте.
Я вспомнил, что этот философ не только провалился со свои-
ми возражениями, но что и до сих пор я не могу ему простить
его непослушного галстуха. От этого галстуха философия его
значительно поблекла для меня, - кажется, навсегда. Теперь
мне понятно, что это было подлинно мифическим восприяти-
ем и возражений философа, и его неудачного галстуха, и его
самого. Тут можно вспомнить, как у Достоевского в <Братьях
Карамазовых> Петр Александрович Миусов рассказывал
Ф. П. Карамазову о том, что в одном житии из Четьих-Миней
один мученик, когда отрубили ему голову, встал, поднял свою
голову и <любезно ее лобызаше>. Ф. П. Карамазов говорит:
<Правда, вы не мне рассказывали; но вы рассказывали в ком-
пании, где и я находился, четвертого года это дело было. Я по-
тому и упомянул, что рассказом сим смешливым вы потряши
мою веру, Петр Александрович. Вы не знали о сем, не ведали, а
я вернулся домой с потрясенной верой и с тех пор все более и
более сотрясаюсь. Да, Петр Александрович, вы великого паде-
ния были причиной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135