«Да, да Ц нельзя, не нужно,
но и нельзя… Знаете, спросите Воейкова». Воейков на секунду задумался, «А
не можете ли вы их как-нибудь подцензуровывать сами», спросил он меня, Ц
«ну, вырезать особенно плохие места». Я сказал, что это совершенно неосущ
ествимо, просто технически. «Да, да. А он (т. Ц е. государь) непременно спрос
ит», сказал Воейков. «Знаете, присылайте попрежнему. Все равно, что уж тепе
рь Ц махнул он рукой Ц он, все равно, знает», т. Ц е. знает, что его поносят.
Я продолжал посылать эти депеши каждый день с новой болью и каждый раз с н
егодованием. Не знаю, показывались ли эти депеши государю.
Государь уехал во дворец. Разъехались, с тяжелым сердцем, и мы в места ни н
а секунду не прекращавшейся нашей службы Ц службы, которая со дня на ден
ь делалась все бесполезнее и бесполезнее, ибо все видней и видней было, чт
о никакой войны с надеждой на успех, продолжать мы не можем.
По возвращении своем в ставку, после отречения, государь пробыл в ней, не с
читая вечера 3 марта и утра 9-го, когда он уехал, четыре полных дня. Внешний о
биход его жизни в эти дни не изменился, если не считать того, что всякие пр
иглашения к завтраку и к обеду, за исключением великих князей; были прекр
ащены. Повидимому, в первые, по крайней мере, два дня он продолжал ходить и
в то помещение штаба, где Алексеев делал ему доклады о ходе военных дейст
вий. Не решаюсь утверждать этого определенно, но помнится, что тогда гово
рили, что эти посещения вызывали серьезное неудовольствие против Алекс
еева в Петрограде, где временное правительство и совет рабочих и солдатс
ких депутатов, через своих агентов, преимущественно из писарского насел
ения ставки, были точно осведомлены о всем, что там происходило. На другой
день после приезда государя, т. Ц е. 4 марта, в ставку приехала из Киева вдо
вствующая императрица, осталась в своем вагоне на станции и пробыла там
все время до отъезда государя. Со времени ее приезда государь большей ча
стью обедал и завтракал у нее. Чтобы попасть из дворца, т. Ц е. из губернато
рского дома, стоявшего на самом берегу Днепра, на вокзал, надо было проеха
ть свыше двух верст, при чем большую часть этого пути приходилось делать
по главной прямой и широкой улице города. Государь ездил на станцию в зак
рытом автомобиле. При встречах с быстро едущим автомобилем многие не усп
евали узнать государя. Из тех, которые узнавали, некоторые Ц военные и шт
атские Ц приветствовали его, или на ходу снимали шляпы и отдавали честь,
или останавливались. Были такие, которые узнавали и отворачивались, дела
я вид, что не замечают. Были и такие, которые узнавали, не отворачивались, н
о и не кланялись. Но зато были и такие, которые останавливались, становили
сь на колени и кланялись в землю. Много нужно было иметь в то время душевно
го благородства и гражданского мужества, чтобы сделать такой поклон. Одн
ако, такие люди нашлись.
Вечером 7 марта, на четвертый день пребывания государя в ставке, вошел ко м
не в кабинет ген. К. Толстой, грузный, жирный, рыжий, с широким бледным лицом
, молодой, умный, способный и талантливый, но весьма шаткий человек, он зан
имал в ставке должность высшего представителя министерства путей сооб
щения, имея свое начальство в Петрограде, в лице министра, а в то время, сле
довательно, в лице инж. Бубликова (Некрасов, кажется, еще не вступил в долж
ность). К., наш товарищ и сверстник и Сослуживец после переворота как-то ср
азу резко отде лился от нас, считая себя членом временного правительства
и боясь попасть «под подозрение», в котором до большевистской революции
включительно, находилась вся ставка. Впоследствии он, из-за неосмотрите
льно подписанной во время корниловских дней телеграммы (на что он горько
мне жаловался), попал в Быховскую тюрьму вместе с Корниловым, а еще позже
был растерзан большевистской толпой в Полтаве, только что взятой тогда д
обровольческой армией, С Бубликовым и Некрасовым он находился в оживлен
ной и искательной переписке. По взволнованному и недоумевающему лицу К.
я увидел, что случилось что-то особенное. «Я пришел к вам по дружески, за со
ветом», сказал он мне; «вот я только что получил шифрованную телеграмму о
т Бубликова (или, не помню уже, от Некрасова) с известием, что завтра утром п
риедут в Могилев четыре члена Государственной Думы для того, чтобы арест
овать государя и отвезти его в Петроград. Мне воспрещается осведомлять к
ого-либо об этом и приказано приготовить секретно поезда и паровозы. Так
вот я, чорт его знает, и не знаю, что делать». «Видите ли», отвечал я ему. «или
Вы должны были уж держать все это в секрете и никому не говорить, или, раз в
ы пришли ко мне за советом, то вот вам мой ответ: вот у поезда стоит мой авто
мобиль, садитесь в него и немедленно поезжайте к Алексееву». «Да, как же, в
едь телеграмма секретная». «Да ведь понимаете же вы сами, что нужно преду
предить, иначе ведь вы ко мне и не пришли бы. Ну, скажите. Алексееву, что это
секрет, он уж сумеет с этим секретом распорядиться. А коли вы не поедете, т
ак я сам поеду. А если поедете, то никто не будет знать, что я знаю о вашей те
леграмме». К. уехал. Позже я узнал, то когда он в разговоре с Алексеевым ста
л, так сказать, напирать на то, что то, что он ему передает Ц секрет, обладан
ием которого он, К., обязан лишь своему особому положению, то Алексеев весь
ма сухо его оборвал, сказав, что он сам знает, что ему делать.
Отъезд государя, по приказанию из Петрограда, был назначен утром, помнит
ся, в 9 час, а еще раньше должны были приехать экстренным поездом посланцы
временного правительства.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101