Отгоняю от себя чувство тревоги, которое усиливается вынужденной бездеятельностью. Водопад шумит не переставая, как-то требовательно, я еще никогда не замечал подобной навязчивости в его гуле. Но вряд ли я когда-нибудь так долго торчал в бездеятельности на берегу. Когда рыбачишь, то мысли все время сосредоточены на ловле, когда плаваешь, обычно ни о чем не думаешь.
Авлой тоже приплелся следом за нами, видно, не мог успокоиться. Все же пришел, с чувством удовлетворения отметил я, хоть сколько-то беспокоится о своем человеке. Но Авлой не подходит к нам, остается наблюдать неподалеку за кустом, словно бы подчеркивая этим: он в этом мероприятии не участвует, просто наблюдает и ни за что не отвечает.
Ну и пусть.
Чутье меня не обманывает. Вскоре Мишка Голдин возвращается с верховья на маленькой рыбацкой лодчонке. Когда он, укрываясь в тени берега, подплыл на ней поближе, держа весло, будто орясину, больше отталкиваясь им, чем гребя, оказалось, что он наполовину заполнил собой линялый челнок. Мишка все время противоположный берег. Вслед за Голдиным появляются Ковальский и Сульте. Увидев товарища в лодке, они понимают, что им больше не нужно шарить по склонившимся над водой кустам.
Короткий совет на берегу. Мы старательно укрываемся за кустами и говорим вполголоса, хотя безмолвие Большого острова, неподвижно уставившегося на нас с середины реки, и не требует таких предосторожностей. Виллу Аунвярк заявляет свое право поплыть на остров: в провале операции он частично винит себя. В лодке больше двух человек не уместится, а если человек на острове раненый, он займет и того больше места. Тут же возникает небольшая перепалка, вроде небольшого митинга, каждый готов сегодня совершить подвиг. Почему это Виллу, пусть он лучше прикрывает с берега. Я лучше плаваю, мало ли что может случиться, вдруг лодка потонет, я в любом случае вытащу человека на берег, гундит приглушенно Максим Хейнтук. Нет, ты гляди, какой бугай, будто айсберг, на реке лучшей мишени не придумаешь, к тому же двух таких челнок не поднимет, еще перевернется, а я легкий, да и, наконец, кто лодку выискал? Они теряют чувство реальности и, стараясь переговорить друг друга, начинают повышать голос. Все это напоминает нескончаемую свару молодых петушков, ни один из которых ни за что не может выйти победителем. Можно только удивляться, сколько у каждого из них ценных для разведчика способностей и как хорошо они во всем осведомлены. Один метко стреляет, другой искусно гребет, даже чувство ориентировки и приспособившееся^ темноге зрение идут в ход. Так это продолжается две-три минуты.
Хватит митинговать. Я сам пойду.
Ребята ошеломлены. Однако тотчас же собираются с духом.
Нет, командир, тебе положено командовать, у тебя нет права вылезать вперед, командиры всегда наблюдают и руководят операцией с тыла линии. Вот еще выдумал — командир лезет в огонь, а мы, значит, на берегу по-барски загораем! Мы сами сделаем все, что нужно, лишь укажи и распорядись.
Вдруг отчетливо ощущаю, что это должен сделать именно я. Я справлюсь. С этой рекой я был чуть больше других на «ты» и умею делать все немножко больше и лучше их. Как мы под Двинском ходили с ребятами по ночам в разведку за рекой! Там приходилось грести и веслами, и шестом, и просто прикладом, и ладошкой, но добирались всегда. А какая река! Раза в три шире, чем отсюда до Большого острова, и течение сильное, непросто было удерживать лодку. А тут всего маленький скачок. Я знаю, где обычно прячутся раненые, сколько довелось видеть их на фронте, они всегда действуют инстинктивно; похоже, мне на острове не придется искать человека вслепую и терять на это драгоценное время. К тому же я кожей чувствую опасность, это обостренное чутье бывалого фронтовика, его не может заменить никакая внимательность, оно, это чувство, безошибочно. Я не кинусь очертя голову навстречу верной смерти, даже если в данный момент я не вижу и не слышу противника. Я выходил целым из положений, когда любой другой обязательно сыграл бы в ящик.
И вообще у меня про запас тысяча доказательств, которые не допускают никакого другого решения. Но у меня нет времени долго и основательно все это объяснять ребятам. Сейчас я командир и мое слово закон.
Виллу, распредели ребят по секторам для огня и наблюдения, ты же помнишь, на учениях бывало. На всякий шорох не стрелять, огонь открывать только в ответ. А если уж стреляешь, то целься точно, каждая пуля должна пойти в дело, попусту щелкать смысла нет.
Взмахом руки отрубаю возражения и, пригнувшись, спрыгиваю вниз. Приземляюсь мягко, шлепком вдавливая сапоги в кромку прибрежного песка. Он плотный, не поддается. В одно мгновение оказываюсь в лодке, поспешивший следом за мной Виллу отталкивает челн, я берусь за весла. Привычным движением без всплесков опускаю их в воду и начинаю неслышно грести. Я это умею делать великолепно. Ощущаю полное удовлетворение от своей сноровки. Теперь водопад шумит слева, я сижу спиной к противоположному берегу. Сквозь этот шум слух улавливает лишь журчание воды под штевнем и легкие всплески, когда я поднимаю над водой весла. Знаю, что ребята, затаив дыхание, следят за мной из-за прибрежных кустов. Начинаю грести сильнее. Маленькая, легкая лодчонка прямо-таки рывком проскакивает вперед, она почти не касается воды, я торжествую. Поворачиваю голову, чтобы определить направление. Высокий темнеющий берег острова быстро приближается. Еще несколько мощных гребков, и я у берега. Следует вовремя оставить весла и, не раскачиваясь, пройти к носу лодки, чтобы ухватиться за кусты,— с этой стороны берег у Большого острова крутоват, сама лодка запросто выскочить на него не может.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102