Хватит жизнь растрачивать. Немец скуп, как черт нищий! Лишней марки не потратит на удовольствие души и тела. Право завоевателя: ему подавай все даром! Еще считают себя страсть какими цивилизованными, пол-Европы прошли, во Франции курамаж разводили с утонченными барышнями! У редкого бывает широкая натура, у кого родитель владеет в Пруссии или в Померании имением побогаче. Такой, правда, закатывает пир на весь мир, угощает всякой всячиной и велит денщику потехи ради заливаться по-тирольски: о-ла-ла-ой-ли! Только это такая же редкость, что твоя золотая пятирублевка в рыночном ларьке. Нет, нет, никуда, кроме как в Питер, смысла нет в этой глухомани перезревать, время-то бежит...
На что у тебя, дурочка, в Питере надежда? Там сейчас ни у кого до вашей сестры дела нет, мужики революцию вершат и народную власть устанавливают, юнкеров-кутежников и прожигателей жизни всех невесть на какой срок по углам разогнали, сидят и не рыпаются
У Виллу прямо-таки брови свело.
Олли снова набрала полную грудь воздуха.
В Питере, дружок, сейчас можно чудеса творить. Там, кроме твоих вершителей революции, все закоулки еще забиты бывшими людьми. В больших богатых домах полный ералаш — где старики дали дёру или свое схлопотали, а состояние досталось беззаботным молодым ребятам, что умеют наслаждаться жизнью, где старики сами наловчились брать от жизни все, что еще можно взять, прежде чем бухнет за упокой. И раньше во время чумы самые большие пиры гулялись. Не внакладе буду, золотом и бриллиантами еще не за такой товар платят. Я ведь в вашу революцию не лезу, пусть каждый занимается тем, чем может. Вы распоряжайтесь себе землей да властью, а я буду распоряжаться своими делами. И что ты мне без устали талдычишь: не до того нам, не до того — революцию что, для монахов делали? Монахи посиживают себе в своих кельях, как и при царе, какое мне до них дело.
Да погоди же, барышня, по-твоему, революция непременно призвана обеспечить вволю твое ночное занятие, так получается? Оказывается, и ты не иначе как воспрянувший раб — пролетарий плоти и постельный интернационал или как все это прикажешь назвать?
Шуток не принимает, хмурится. Видимо, не угадать ей, куда разговор повернет. К тому же нюх у нее поистине собачий, сразу чувствует, когда ее начинают исподтишка поддевать, даже если не все в разговоре уясняет. Да много ли у нее вообще соображения и к чему ей разум? Скорее какое-то особое биологическое чутье. Видимо, обостренное постоянной ориентацией на инстинкты. Без слов улавливает, где она желанная, а где ее презирают. Тоже профессиональный навык...
Стало ясно, чго нет особых причин задерживать Олли.
Ну кто именно в эту минуту втолкнул в комнату этого чекиста в кожанке? На передовой бывает редко, но все стремится узнать и увидать. Не могу отделаться от ощущения, что он считает себя в каком-то смысле особенным. Мне он не начальство, я его не выбирал и не уполномачивал Однако Авлой умеет производить впечатление, что представляет по сравнению со всеми другими куда более солидное ведомство. Будто именно он отмечен особой пробой революционности. Исходит ли это кожанки и маузера в деревянной кобуре?
Конечно, Оллины аусвайсы сразу же вызвали у него подозрение. Ворох измятых бумажек в его глазах вдруг зашуршал и стал расползаться наподобие змеиного выводка. Откуда это у тебя в таком количестве и на все случаи жизни? Не сама же ты их варганишь? Значит, тебя ими снабжают немцы. Тогда вполне очевидно, что они ждут от тебя и соответствующей мзды. Какое такое задание получила? Не может быть, чтобы никакого! Это нелогично, раскинь-ка сама мозгами. Чего это ты со всеми бумагами прешь через фронт, кто тебя где ждет, к кому направлялась?
Форменный допрос. Но из Олли и капли не выжмешь, ее бесхитростная душа чиста и прозрачна, словно стеклышко. Без принуждения уже выложила нам все начисто, выговорилась до конца. Только этим ведь Авлоя но убедишь, нечего и пытаться Для него столь простых вещей не бывает. По его мнению, как мне представляется, мир скроен сплошь из заговоров и происков.
Теперь я уже ничем не могу помочь Олли, хотя по-человечески мне ее' жаль. Перевожу взгляд в потолок, на левый угол, где просочившаяся под стрехой вода оставила густые подтеки на бледных сероватых обоях, которыми оклеены стены. Мы нашли прибежище в почти совсем еще новом доме поселенца; хозяин отстроил его всего за несколько лет до начала войны, оттого и эти современные городские обои на стенах. В начале войны хозяина взяли под ружье, жена осталась одна с малым ребенком, мучилась и чахла, подорвала непосильной работой здоровье, пока в прошлую зиму вместе с дитем не умерла от тифа. К нашему приходу двери и окна были уже заколочены досками, все находилось в запустении, мебель и домашняя утварь в большинстве оказались растащенными. Поэтому у нас так голо, спим вповалку на полу на почерневшей прошлогодней соломе. Но не беда, скоро подоспеет свежее сено.
Я вглядываюсь в коричневатые то светлые, то темные разводы на сероватой бумаге с тонким узором, будто ищу там ответа на вопросы. Перед глазами расстилается карта какой-то неведомой страны, я не в состоянии определить по ней верное направление, не нахожу точки опоры. Где я пребываю? Куда мне следует держать направление?
Вдруг прямо под открытым окном раздается громкое и требовательное мычание. Я вздрагиваю, вздрагивает и Авлой, Олли взвизгивает, для нее деревенские звуки совсем уже диковина. Что это, неужели у нас по дому разгуливают коровы? Мгновение спустя меня начинает слегка трясти от сдавленного смеха. Ну конечно, это же знаменитый Мандат, истинный страх и божья кара для деревенских баб,— смышленый и хитрый бычок, который без конца бродит по деревне, отыскивая возможность ухватить где-нибудь нечто лакомое.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102