Мадис Лайус передал из Ямбурга весточку: ребята раньше, к сожалению, не смогли, теперь вы не тяните, не то все пойдет насмарку. Не попадут листовки вовремя к немецким солдатам — поди знай, вдруг им отдадут приказ стрелять, и пойдет тарарам! Тогда кровью аукнется. Вон на мызу Йоала ввели целую команду немецких пулеметчиков.
Давайте живо! Как я не любил такие приказы. Живо всегда означает сломя голову Промахи тогда неизбежны Но они могут оказаться пагубными — мало ли мы видели такого на фронте. Теперь я должен был рисковать единственной сестренкой и Зинулей. Прямо хоть вешайся — другого выхода не находил. Если вдруг провалятся, я даже не представлял себе, каким образом смогу им помочь. Немцы горазды расправляться при всевозможных агитационных акциях, блюдут боевой дух в войсках. Военно-полевой суд — и прямая дорога в немецкий концлагерь. И бесследно канут туда. Если не случится чего-нибудь похуже.
И все же я предложил, по-моему, верное решение. Всю ночь ломал над ним голову — слабого места не обнаружил. Девушки должны были представиться беременными и, обложившись листовками, пронести их. Но вдруг моя тихая и послушная сестренка Юта решительно воспротивилась, я сдуру повел речь об этом при Виллу Аунвярке, брате Зины. Дал промашку. Юта наотрез отказалась, и переубедить ее мне не удалось. Зина, та покраснела, покрутила головой, вздохнула и наконец против воли согласилась. Договорились, что Юта предстанет в роли сопровождающей, тем вернее — ведь ни один здравомыслящий человек не пошлет через демаркационную линию в одиночку женщину на последнем месяце беременности.
Когда я пришел проводить их в дорогу, Зина резко повернулась ко мне спиной и буркнула, чтобы я сгинул. Она по самые мочки ушей зарделась от жгучего стыда, так ей не хотелось показываться мне. Юта тоже принялась отмахиваться, будто я ненароком забрел в женскую баню: нечего тебе тут пялиться! Они тотчас же забрались на дрезину, и ребята покатили их к Нарве-Второй.
Я сидел будто на углях. Строго-настрого приказал оставаться на месте и наблюдать из зарослей, сумеют ли девчонки пройти. Неожиданно ко мне подошел Мишка Голдин и очень тихо что-то проговорил. Ему пришлось повторить сказанное, прежде чем до меня дошел смысл.
Не беспокойся, командир, все сделаем. Если ненароком сорвется, устроим тарарам, привлечем к себе внимание, поможем девчатам улизнуть, они и вернутся. Сам знаешь, немцы на нашу сторону не полезут.
Возможно, все именно так и будет. И все равно я не находил себе покоя. У меня не было ни малейшего представления, в каких случаях устав караульной службы кайзеровской германской армии позволяет применять на посту оружие. Вдруг попытка к бегству дает на это право?
С логической последовательностью я внушил себе, что немцы до сих пор относились довольно спокойно и терпимо к гражданским лицам с аусвайсом, не пытались придираться. Их ведь сколько проходит через границу в обоих направлениях. На всех внимания не напасешься. Так-то оно так. Однако же... Что, если наши листовки, которые мы до этого успели переправить в Нарву, их уже насторожили? Те листовки, должно быть, уже давно подброшены в казармы, значит, и офицеры о них знают.
Я успокаивал себя тем, что немецкие солдаты обычно довольно дисциплинированны и не станут сразу ни с того ни с сего палить. А что, если вдруг наши ребята слишком разойдутся со своим обещанным тарарамом, вызовут подозрения и командование противника решит дать нам по рукам? Все же мне следовало самому пойти с ними, кто кроме меня, удержит ребят. Молодой задор может оказать медвежью услугу, как это я сразу не подумал об этом! Теперь, к сожалению, было уже поздно, они явно будут на месте раньше, чем я даже в лучшем случае успею доскакать на коне к Нарве-Второй.
Кто знает, долго ли я еще занимался бы подобным самоистязанием, если бы Виллу Аунвярк не препроводил ко мне необычную гостью. Олли Веспер собственной персоной, этакая барышня... ну, одним словом, хорошо известная всей Нарве стреляная птаха. В вечерних туфлях на высоком каблуке, в развевающемся цветастом платье — то ли из крепдешина или креп-жоржета, материала тонкого, такого у нас в Кренгольме сроду не ткали; итак, совершенно неуместно разодетая, если учесть дневное время да наши немудреные полевые условия. Сам Виллу ехидно усмехался, хотя и выглядел при этом несколько обескураженным, словно бы пристыженным.
Погляди, командир, что за пташка к нам залетела. Неслась от Нарвы-Второй как угорелая, только пятки сверкали, не глядела и на то, что каблуки на тропке вязнут. Ни за что не хотела заворачивать к тебе. Мы уж на что вежливо упрашивали, так ей, оказывается, в Питер приспичило. Когда ребята не поддались, с ходу предложила, мол, не тяните время, пойдем, тут же в сарае слегка поваляемся, и я побегу дальше. Поди угадай, что за муха ее укусила в Нарве, там ведь от чинных немецких офицеров проходу нет, безработица барышне вроде бы не угрожала.
Олли метнула в его сторону сердитый взгляд и обозвала дубиной.
Куда же это барышне так к спеху? А документы в порядке? Она вывалила из ридикюля на стол целую кучу всевозможных пропусков с печатями — на передвижение в комендантский час и на переход демаркационной линии в обоих направлениях, я всех таких и в глаза не видел. Стало яснее ясного, что ради этих бумажек ей не приходилось выстаивать очереди в комендатуре.
По какому такому случаю пожаловали? Чем собираетесь быть полезной рабоче-крестьянской власти?
Вог тут-то ее прорвало. В течение некоторого времени мне не удалось и слова вставить.
Прочь, в Питер! Нарва — это мертвый город!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102