В ноябре семнадцатого года Виллу ходил с представителями рабочего совета Кренгольма к самому Коттаму, они предъявили господину директору свои требования по улучшению жизни и повышению зарплаты. Англичанин, насмешливо улыбаясь, выслушал их, не предложив даже сесть, и, теребя свой обвисший ус, холодно заявил, что выдвигать ему требования и отдавать распоряжения вправе лишь правление акционерного общества, а не какой-то там рабочий совет,— что, собственно, это за чудо такое? Имеется ли у них разрешение фабричного управления на организацию такого совета? Если нет, то они действуют незаконно. Кому не нравятся существующие условия, могут завтра же взять в конторе расчет, насильно на предприятии никого не держат. Сказал и повернулся спиной, давая тем самым понять, что аудиенция окончена.
Правда, и сам Коттам к тому времени понял, что по-старому на Кренгольме уже управлять нельзя. Бесцеремонность представителей рабочего совета, видимо, потрясла его окончательно: через несколько дней Коттам уложил чемоданы и уехал. По слухам, отправился прямиком в Англию, где ему пока что никакая революция или рабочий совет хлопот не причинят. Возложил все заботы и ответственность за фабрику на плечи своего заместителя Фаррсра и был гаков.
Ну да ладно, директора — это, конечно, особый класс, живут себе в роскошных домах и получают зарплату, может быть, десяти, а возможно, даже двадцати рабочих — во всяком случае, столько, что остается еще от барской жизни, чтобы копить в банке капитал. Тут все ясно, и никакого тебе сомнения или сочувствия, мы стоим на разных берегах.
Но какие такие непреодолимые классовые различия разделяют нас с Глафирой Прыткиной или Тикуским Яагуном?
И так и эдак перебирали мы с Виллу эти мысли. Картина и впрямь становилась туманной.
До сих пор мы свой уход из дома считали кратковременным. Уходить пришлось быстро, но, по всей вероятности, и возвращение будет столь же скорым. Еще немного терпения, и окончательно выдохшиеся немцы выведут свои войска и мы вернемся в Кренгольм. Дальнейшее представлялось не совсем ясным, но в общих чертах довольно радостным и розовым. Примерно в том духе, что большие семьи сразу получат более просторное жилье, ведь многие служащие бежали от войны, квартиры пустуют; рабочий день станет короче и зарплата выше, в фабричной пекарне вновь начнут выпекать наши бесподобные кренгольмские хлеба, и фунт его в дальнейшем будет стоить самое большее полторы копейки. Ведь никто тогда уже не станет зариться на барыш. Рабочий совет установит внутренний распорядок на фабрике, пересмотрит нормы и рассчитает самых ненавистных мастеров и самых заносчивых инженеров, уж рабочее-то собрание сумеет решить, кого именно; бронзовую фигуру барона Кноопа у ворот фабрики с пьедестала снимем и поставим туда Карла Маркса, нельзя же, чтобы пропадало хорошее основание. Шайку закоренелых спекулянтов и мелких торгашей фабричная милиция посадит в бывшую полицейскую кутузку, посидят месяц-другой на воде и хлебе, после чего присмиреют и перестанут обманывать и обдирать народ. Откроем Английский клуб для всех и переименуем в народный дом, его как раз и не хватало на Кренгольме. Баню, прачечную и дрова сделаем для всех бесплатными, а в народном доме силами ячейки молодых коммунистов начнем устраивать вечеринки и ставить спектакли. Вроде бы в общих чертах и все, что мы способны были представить себе из новой жизни. Для начала этого вроде бы было достаточно, потом посмотрим, что еще потребует время.
И тут впервые в нервных клетках возникло какое-то ноющее предчувствие наподобие зарождающейся зубной боли. Не обязательно все должно было идти так гладко. Коттам мог пойти на попятный, ему было куда бежать. Сложнее обстоят дела со своими людьми. Куда их уберешь с пути? Есть противники посерьезнее Тикуского Яагуиа. Этот действительно лишь сплюнет в сердцах, на вид не такой уж он злобный человек, чтобы хватать винтовку и приниматься палить из нее, да и не обучен он этому. Поскрипит зубами, но примирится,- и у нас сохранится надежда, что он постепенно станет смотреть на вещи нашими глазами. Иначе обстоит кое с кем из тех, кто в этой бренной жизни достиг большего и у кого страх утраты горше. Перед глазами промелькнули некоторые офицеры первого эстонского полка, с кем пришлось общаться за короткое
Во время службы в Раквере. Сколько таких, кто нипочем не склонен принять революцию! Тех, по мнению которых революция — просто достойное наказания уголовное преступление. Ты согласен, Виллу? Видно, дело к драке клонит. Вначале, когда наши в Питере забрали власть у Керенского, я даже удивлялся, что все обошлось так легкой столь малой кровью Но оно еще вовсе не обошлось. Нам только казалось издалека, будто царь и Керенский — это и есть самые главные наши враги.
Не они одни. Все время появляются новые. Прибывающие из города говорят, что нарвские немцы и прочие достойные граждане с любезного разрешения оккупационных властей создали для поддержания порядка в юроде милицию под названием «бюргервер». Эстонцы в немецком обличье. Штабс-капитан Ларетей вроде бы командует ими. Никто не знает, сколько их на самом деле. Если даже уйдут немецкие войска, эта милиция останется на месте, винтовки у них есть, немцы, глядишь, подкинут на прощание со своих оружейных складов еще и пулеметов, меньше назад домой везти. А в буржуазных газетах и на сборищах и раньше хватало воплей, мол, от красных следует защищаться любым мыслимым образом. Заговорят винтовки. Будут тогда и среди наших жертвы, этого не избежать.
Виллу задумчиво кивает.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102