Не то может произойти кровопролитие! Пронести надо только до дома, а там за ними придут. Скажут, от товарища Тиймана, и все будет в порядке, передадите из рук в руки. Они там уже ждут.
Верно, вспоминаю, в пачках были листовки на немецком языке. Яан хорошо знал, что, когда мы возвращаемся, немцы на сторожевых постах частенько шарят в наших корзинах, ищут поживы. Листовки на немецком языке — прямая дорога под полевой суд, простым подвалом комендатуры здесь не отделаешься. Сколько было страха! Видимо, с печатаньем листовок опоздали, из Ямбурга в отряд их привезли только что, уже не оставалось времени, чтобы снарядить в путь тайного курьера. Мы оказались единственным выходом.
Яан помогал нам изо всех сил. Выпросил у хозяйки дома старый шерстяной платок, обещал вскоре принести взамен из Нарвы новый, куда красивее. Ребята натаскали разного тряпья и наволочек, чтобы уложить в них листовки. Из деревни позвали на помощь местную повитуху — надо было, чтобы живот выглядел естественным, не вызвал бы у немцев подозрения. Мы не могли предугадать, с каким усердием они будут приглядываться и насколько сообразительными окажутся. Правда, оставалась надежда, авось не станут ощупывать женщину, никогда раньше этого не делали.
Какой далекий мир! И все же как будто еще вчера я стояла в каморке поселенца, где Юта со старушкой напяливали на меня одежки. Скольж взглядом по хорошо сохранившейся, но все же в чем то рыпавшей из времени обстановке. Так обычно живут, выйдя на пенсию, люди, которые уже ничего от жизни не ждут. Просто аккуратно донашивают старые вещи. Единственный действительно современный предмет — большой и дорогой стереопроигрыватель, явно оставшийся от мужа. Ведь ее Альберт всю жизнь испытывал пристрастие к электропроигрывателям. Может, оттого, что сам он никогда ни на одном инструменте не играл. Недостаток этот восполняла аппаратура. Как я уже успела заметить, Юта частенько слушает органную музыку, в основном хоралы. В глубине души она стала верующей. Вера, как мне кажется, стала для нее единственной опорой в ее одинокой жизни. Она старательно это скрывает, не спешит никому провозглашать свою веру. Я привезла ей несколько пластинок с записями эстонских органов, больше она ни о чем не просила. Перемена в ней, видимо, происходила на протяжении многих лет, а посему незаметно. Юта стала кроткой и смиренной, не напирает со своей правдой, но и других к себе не допускает вплотную. Лишь под влиянием давних воспоминаний она временами оживает, отчуждение спадает, и тогда я опять узнаю в ней свою прежнюю самую близкую подругу.
Собственно, о ее послевоенной судьбе я мало что знаю. После того как они ранней весной сорок четвертого года уехали из Нарвы, прервалась и наша связь. Я было уже подумала, что они всей семьей сгинули в хаосе войны. И только десять лет тому назад, как и многие другие, снова разыскала Юту через газету «Родина». Могу лишь догадываться, каким образом и под чьим влиянием она тут в течение всех этих лет постепенно менялась.
У нее появилась странная привычка называть всех здешних в третьем лице: они. Сама она, несмотря ни на что, вовсе не слилась с ними. Они — это означает другие, чужие. И это после десятков лет, после половины жизни, проведенной в этой стране. Они здесь живут как-то странно. Они — черствые и равнодушные люди. Их решительно ничто не интересует. Они думают только о своих скаттах. Скатт на ее языке означает налоги, это я уже уяснила. Представляют себе, что по ту сторону Балтийского моря живут одни русские с примкнутыми штыками. Они презирают нас. И так далее в том же духе.
Наверное, Юта в чем-то и права, поскольку она многие годы имела возможность наблюдать здешнюю жизнь и жить ею, но явно и то, что кое в чем она основательно ошибается, ибо жизнь нигде не бывает столь однобокой.
Сейчас ее одолевают разного рода недомогания. Известное дело, недуги старого человека. Без конца наведывается к врачу больничной кассы. Абсолютно им недовольна, ворчит и поносит его. Врач — итальянец, бог знает когда эмигрировал в Швецию в поисках лучшей жизни. Приехал в те времена, когда здесь еще отмечалось всеобщее благоденствие, ощущалась нужда в рабочих руках, зарплата держалась на высокой отметке, а налоги — на низкой. Любителей легкой жизни тогда хватало, лезли во все щели, с дипломами и без оных. Теперь все тут уже с каких пор стало скупее, но назад никто не торопится, на родине небось все рабочие места давно заняты, кто там ждет, кроме разве старушки матери. И виду не подают, что едят здесь чужой кусок, никакого тебе чувства приличия, ну поистине бессовестные люди.
Напрасны ее укоры. Весь мир сейчас полон переселенцев и перемещенных, они стали своего рода знамением времени. Давно ушли в прошлое времена, когда люди из поколения в поколение жили в патриархальной незыблемости на клочке земли своих предков и пуще всего боялись чужих людей и незнакомых мест. Ныне же не счесть всех предлогов и причин, которые без особого труда вырывают современного человека из его привычной среды и отправляют на все четыре стороны. Кажется, исподволь опять началось великое переселение народов, на сей раз на уровне отдельно взятого человека и группы людей Этому можно найти тысячу причин, но суть одна: все невыносимее оказывается оставаться на месте. Неужто мир уже настолько исковеркан? Кое-кто говорит: загрязнение психологической среды — это куда страшнее и опаснее городского смога и кислотных дождей, от этого заскулишь и удерешь хоть на край света.
Вот я и увидела своими глазами, сколь нетерпимым может быть человек. Ни за что не признает за друшм права на то, что позволяет самому себе, и при этом до глубины души убежден в собственной правоте.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102