Я оставила этот намек без внимания, и продолжала
вести себя так же, а теперь он, несомненно, прочтет эту статью, где все так п
онятно, Ц даже наше хождение в Третьяковку описано совершенно точно… И
надо же было так закончить статью: «Сейчас в Москве, наверное, идет снег. И
з твоего окна видна зубчатая стена Кремля»… Боже мой, что теперь будет?! Лю
ся возвратился из Сталинграда под Новый, 1943-й год. Вскоре мы встретились, и
я его умоляла только об одном: больше не видеться и не звонить друг другу.
Я чувствовала, что все это может кончиться ужасно. Он и сам был обескураже
н, и говорил, что статью он посылал не для «Правды», что его «подвели друзь
я». Но, по-видимому, он и сам понимал, что мы привлекаем к себе слишком опасн
ое внимание, и он согласился, что нам надо расстаться… Мы не звонили друг д
ругу две или три недели Ц весь оставшийся январь. Но от этого только еще б
ольше думали друг о друге. Позже, через двенадцать лет, мы сопоставляли со
бытия: Люся говорил, что лежал это время на диване, никуда не ходил и тольк
о смотрел на стоявший рядом телефон. Наконец, я первая не выдержала и позв
онила ему. И все снова закрутилось. Мы говорили каждый день по Телефону не
менее часа. Мои домашние были все в ужасе. Решили как-то образумить Люсю. Е
му позвонил полковник Румянцев, ближайший помощник и правая рука генера
ла Власика Ц одна из тех же фигур, охранявших отца. Уж им то все было извес
тно про нас, Ц даже то, чего никогда не было… Румянцев дипломатично предл
ожил Люсе уехать из Москвы куда-нибудь в командировку, подальше… Люся по
слал его к черту и повесил трубку. Весь февраль мы снова ходили в кино, в те
атры, и просто гулять. Тучи сгущались над нами, мы чувствовали это. В после
дний день февраля был мой день рождения, Ц мне исполнилось тогда 17 лет; мы
хотели где-нибудь посидеть спокойно в этот день, и никак не могли придума
ть, как бы это сделать? Ни один из нас не имел возможности придти домой к др
угому, мы могли только найти нейтральное место. Но и в пустую квартиру око
ло Курского вокзала, где собирались иногда летчики Василия, мы пришли не
одни, а в сопровождении моего «дядьки» Климова; он был ужасно испуган, ког
да после уроков в школе я вдруг двинулась совсем не в обычном направлени
и… И там он сидел в смежной комнате, делая вид, что читает газету, а на самом
деле старался уловить, что же происходит в соседней комнате, дверь в кото
рую была открыта настежь. Что там происходило? Мы не могли больше беседов
ать. Мы целовались молча, стоя рядом. Мы знали, что видимся в последний раз.
Люся понимал, что добром все это не кончится, и решил уехать; у него уже был
а готова командировка в Ташкент, где должны были снимать его фильм «Она з
ащищает Родину», о белорусских партизанах. Нам было горько Ц и сладко. Мы
молчали, смотрели в глаза друг другу, и целовались. Мы были счастливы безм
ерно, хотя у обоих наворачивались слезы. Потом я пошла к себе домой, устала
я, разбитая, предчувствуя беду. А за мной плелся мой «дядька», тоже содрога
вшийся от мысли, что теперь будет ему… А Люся поехал домой собирать вещи, ч
тобы через несколько дней уехать из Москвы. 1-го марта у него была Таня Тэс
с. Он сидел грустный, подавленный, Ц это мне рассказывали они оба Ц Люся
и Таня Ц через двенадцать лет… А на следующий день, 2-го марта 1943 года, когда
он уже собрался ехать, пришли к нему домой двое, и попросили следовать за
ними. И поехали они все на Лубянку. Тут увидел Люся и знаменитого нашего ге
нерала Власика, приехавшего лично удостовериться, так ли все идет, как на
до. Все шло, как надо… Люсю обыскали, объявили ему, что он арестован. Мотивы
Ц связи с иностранцами. Он действительно бывал не раз за границей, и в Мос
кве знал едва ли не всех иностранных корреспондентов. Этого он не мог отр
ицать. И этого было уже достаточно для обвинения в чем угодно… Обо мне, раз
умеется, не было произнесено ни одно го слова. Так началась для Люси иная ж
изнь, которая продолжалась для него, начиная с этого дня, десять лет… 3-го м
арта утром, когда я собиралась в школу, неожиданно домой приехал отец, что
было совершенно необычно. Он прошел своим быстрым шагом прямо в мою комн
ату, где от одного его взгляда окаменела моя няня, да так и приросла к полу
в углу комнаты… Я никогда еще не видела отца таким. Обычно сдержанный и на
слова и на эмоции, он задыхался от гнева, он едва мог говорить: «Где, где это
все? Ц выговорил он, Ц где все эти письма твоего писателя?» Нельзя перед
ать, с каким презрением выговорил он слово «писатель»… «Мне все известно
! Все твои телефонные разговоры Ц вот они, здесь! Ц он похлопал себя руко
й по карману, Ц Ну! Давай сюда! Твой Каплер Ц английский шпион, он арестов
ан!» Я достала из своего стола все Люсины записи и фотографии с его надпис
ями, которые он привез мне из Сталинграда. Тут были и его записные книжки,
и наброски рассказов, и один новый сценарий о Шостаковиче. Тут было и длин
ное печальное прощальное письмо Люси, которое он дал мне в день рождения
Ц на память о нем. «А я люблю его!» Ц сказала, наконец, я, обретя дар речи. «Л
юбишь!» Ц выкрикнул отец с невыразимой злостью к самому этому слову Ц и
я получила две пощечины, Ц впервые в своей жизни. «Подумайте, няня, до чег
о она дошла!» Ц он не мог больше сдерживаться, Ц «Идет такая война, а она з
анята….!» и он произнес грубые мужицкие слова, Ц других слов он не находи
л… «Нет, нет, нет» Ц повторяла моя няня, стоя в углу и отмахиваясь от чего-т
о страшного пухлой своей рукой, Ц «Нет, нет, нет!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67