Эта молитва
об убийце, о человеке, постоянно издевавшемся над матерью, о человеке, чьи
насмешки над убитой горем вдовой явились причиной ее трагической гибели,
глубоко врезалась в память Лайама.
Холлоран изрыгнул проклятье в адрес ненавистного врага; его тело
напряглось, а мышцы затвердели, словно он был готов броситься на обидчика.
Но видение снова померкло, и ему показалось, что он погружается во
мрак. Вглядываясь в размытые очертания мелькающих перед ним цветовых
пятен, он смог различить контуры какого-то большого, яркого предмета. Ему
казалось, что этот предмет находится очень далеко, за стенами старого
дома. Этот смутный образ медленно приближался к нему, увеличиваясь в
размерах, и в конце концов Холлоран понял, что это не смутное видение
медленно наплывает издалека, а он сам идет к церковному алтарю...
Дарохранительница стояла на алтаре, а сам алтарь находился не дальше,
чем в трех больших шагах от притвора. По обе стороны от центрального
прохода стояли деревянные скамьи и лежали подушечки, на которые
благочестивые прихожане преклоняли свои колена во время молитвы. Лайам,
еще совсем зеленый юнец, медленно шел к алтарю. В одной руке он держал
жестяную канистру с бензином, в другой - зажженную церковную свечу.
Наклонившись через невысокий барьер, он поднял свечу повыше, и, перешагнув
через невысокую ограду, начал подниматься наверх, к алтарю. Смятение,
чувство вины и страх подсказывали ему, что он должен открыть
дарохранительницу, чтобы спасти чашу, в которой хранились облатки Святого
причастия, заботливо приготовленные Отцом О'Коннеллом для воскресной
мессы; однако он никак не мог решиться на такое кощунство - маленькая
позолоченная дверца дарохранительницы казалась ему дверью, ведущей к
самому Богу, и, значит, Он станет свидетелем кощунства, которое Лайам уже
готов был совершить. Поскольку Бог (если, конечно, он на самом деле
существует) мог своей чудесной силой лишить Лайама ненависти -
единственного чувства, которым мальчик дорожил, ибо оно руководило его
действиями и придавало смысл его жизни, - он попытался превозмочь жалость,
страх и раскаяние, но сил у него хватило ненадолго. Наклонив бидон, он
стал расплескивать бензин на алтарь и на ступени, держа свечу как можно
дальше от горючей жидкости. Полив бензином широкий центральный проход меж
скамьями, он всхлипнул, высоко поднял голову, словно пытаясь таким образом
удержать подступавшие к горлу слезы, и бросил свечу себе под ноги. Языки
пламени взметнулись вверх и тонкой змейкой побежали прочь от него.
Багровые отблески плясали в цветных витражах окон. Стоя в толпе
ошеломленных прихожан, зачарованно глядящих на охваченное огнем здание, он
всей кожей ощущал сильный жар, долетающий от горящей церкви с порывами
ветра. Оцепеневшие, испуганно притихшие люди неподвижно застыли перед
грозным и величественным зрелищем бушующего пожара; багровое зарево
казалось им отблеском неугасимого адского пламени. Отец О'Коннелл первым
очнулся от странного отупения, не в силах равнодушно смотреть на гибель
своей любимой Церкви. Он вырвался из рук, пытавшихся его удержать и,
проложив себе дорогу через толпу, взобрался по ступеням и бесстрашно вошел
в горящую церковь. И тут в толпе послышались первые истерические выкрики.
Прошла минута, другая... Казалось, под громкие проклятья мужчин и стоны и
плач женщин миновала целая вечность. Наконец в дверях показалась огромная
фигура священника, крепко сжимающего в обожженных руках Святой Кубок. Тело
Отца О'Коннелла было охвачено пламенем. Горели волосы, одежда и кожа.
Шатаясь, он вышел на ступени, ведущие в святой храм; но люди - "его"
паства - были слишком напуганы, чтобы подойти к нему. Им казалось, что
стоит сделать лишь шаг - и пламя поглотит их вместе с мучеником, в
последнем отчаянном усилии воздевшем руки к небесам. Священник тихо
простонал, и в ответ потонувшему в гудении и треске огня стону раздался
дикий, душераздирающий вопль мальчика, Лайама, протянувшего руки вперед, в
бархатную черноту ночи. Руки Отца О'Коннелла разжались. Чаша упала на
ступени, ее содержимое просыпалось. Толпа вздрогнула, как один человек,
когда священник тяжело опустился на колени, и заволновалась, закричала,
когда он упал лицом вниз. Его горящее тело казалось единым сгустком
пламени, и истошный крик Лайама "Не-е-е-е-ет!" смешался с хриплым воплем
взрослого Холлорана.
Он стоял посреди комнаты, хватая руками воздух, отмахиваясь от
чего-то невидимого, словно желая отогнать наваждение.
Шагнув назад, он ударился спиной о косяк - позади был выход из темной
комнаты. Внезапно он ощутил отвратительный запах, по сравнению с которым
даже зловоние на заднем дворе казалась не столь мерзким. Запах был
настолько резким, что у него перехватило дыхание. Он прикрыл рот и нос
согнутой ладонью, сморгнув набежавшие на глаза слезы. Все его тело было
мокрым от пота, одежда липла к коже, ноги как-то сразу ослабли,
подогнулись колени. Ему стоило больших усилий удержаться на ногах, не
поддаваясь соблазну тотчас же опуститься на пол. Он должен был преодолеть
слабость и минутное замешательство - острое ощущение опасности вернуло его
к действительности. Угроза исходила от комнаты, в которой он находился, от
всего мрачного и неприветливого, нежилого дома.
Электрический фонарик лежал на полу в нескольких шагах от того места,
где стоял Холлоран;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162