- Я на вас жаловаться буду, Андрей Александрович, - говорит он с
неудовольствием, скорее показным и даже театральным. - Честное слово -
напишу в ЦК...
- Да ладно - "в ЦК"!.. - отвечает полный небрежно.
- А что же мне прикажете делать, ежели вы решительно не обращаете
внимания на мои рекомендации! Сколько раз я уже имел честь вам
докладывать, что каждый лишний фунт веса - это лишняя нагрузка на ваше
сердце...
- Что же мне теперь - голодовку объявлять?
- Ну зачем же голодовку?! Ведь есть же у нас спортивный зал... Ну
хотя бы тридцать минут тенниса, но - ежедневно...
- Делать мне нечего - за мячиком бегать... - ворчит толстый. Он уже
не слушает своего собеседника, он листает бумаги на столе, и бледный тугой
жир двойного подбородка энергично вздрагивает у него от каждого его
движения.
- Нет, Андрей Александрович, воля ваша, а я вынужден буду писать о
вашем здоровье в ЦК...
Мальчик ничего этого не знает и знать не может. (Да и не он один). Он
очень медленно доедает отварную сою. Ничего вкуснее этой сои он, кажется,
еще не едал. И мама рядом - оранжевый огонек пляшет в ее близком глазу...
И он - счастлив. Он - самый Счастливый Мальчик в Европе. А может быть, и в
мире. Счастливый Мальчик".

5
Закончив историю блокадного мальчика, он вдруг почувствовал себя в
тупике. Невидимые стены окружали его, невидимый, как в фантастическом
романе, барьер не пускал его дальше. Какое-то истощение вдруг у него
наступило, дистрофия какая-то, авитаминоз. И вовсе не потому, что
исчерпались острова воспоминаний. Они исправно продолжали всплывать из
небытия. Их было - целый архипелаг. Но они более ни к чему не побуждали.
Они существовали отдельно от замысла и готовы были столь же безропотно и
покорно уйти в то самое небытие, из которого, незваные и необязательные,
только что всплыли.
Некоторые имели даже определенное отношение к Основной Теореме.
Например, как после разрыва полутонной бомбы, после плотного оглушающего
болезненного удара в уши, в мозг, в душу, в наступившей неестественной
тишине одновременно, страшно и прекрасно, выпали стекла из всех окон
фасада, обращенного к парку ВМА, - все двести окон разом, сверкающий
ливень стекол, лавина стекол, стеклопад - одно мгновение, и дом,
семиэтажный красавец-домище, стал дырявоглазым инвалидом, обреченным на
прозябание и смерть......
Как ценились осколки бомб и снарядов? Прежде всего - длина. Чем
длиннее, тем ценнее. Далее - вес. Тяжелый, округлый, как булыжник, осколок
ценился выше длинного, но тощего. Далее - наличие особенностей. Высоко
ценились осколки многоцветные, переливающиеся, как кристаллы марганцовки.
Осколки с остатками бронзового кольца, с цифрами, буквами, какими-то
черточками и значками... Но выше всего ценились целые вещи: уцелевшие
стабилизаторы зажигательных бомб, сами зажигалки, почему-то на
загоревшиеся... Мальчик нашел одну такую в конце сентября во дворе, она
лежала рядом с помойкой - стройная, серебристая, элегантная, прекрасная,
неописуемо ценная... Впрочем, это к Основной Теореме отношения не имело
совсем уж никакого....
Как ловили кошек, чтобы съесть. Как их ели. Вначале, еще брезгуя, ели
исключительно и только белое мясо, а все остальное выбрасывали. Мясо -
жарили. Взрослые говорили, что похоже на кроличье, но мягче, нежнее... А в
конце осени - съедали уже все, до последнего клочка плоти, исключая разве
что одну несъедобную шкуру да когти. И теперь уже - только варили.
Только....
Как обшаривали каждый уголок квартиры в надежде, что с мирного
времени что-нибудь где-нибудь завалялось. (Сухие пыльные кусочки хлеба под
диваном. Мальчик когда-то давно закидывал их туда тайком от мамы, чтобы не
доедать, - жили бедно, и в семье был закон: доешь все, что начал есть)....
Как страшно кричал какой-то человек глухой январской ночью во дворе:
"Помогите ради Бога... Помогите ради Бога..." Кричал, стонал, сипел -
мальчик заснул под эти жалобы. А в большой комнате, где выбитые осенью
стекла не были закрыты даже фанерой, лежал в это время на диване зашитый в
простыни труп бабушки, которая умерла два дня назад... Ему предстояло
лежать там еще двенадцать дней.

Все это можно было бы написать. Но можно было и НЕ писать. А главное:
писать об этом больше не хотелось. Что-то кончилось.
И тут вдобавок ему вдруг пришла в голову неожиданно светлая идея по
поводу лингвистической программы, с которой он последнее время (вяло,
совсем вяло) возился. Основная Теорема и все сопутствующие ей литературные
упражнения оказались забыты. Две недели он вкалывал над программой, и в
результате она отстучала ему превосходные афоризмы - новые, парадоксальные
и удивительно глубокие! Никакой Шопенгауэр, никакие Паскали, Лихтенберги и
Ларошфуко до таких не додумались да и не могли додуматься. Только его
новая программа была способна на такие чудеса.
"Усердие - мачеха воображения."
"Точность заменяет глупцам мудрость."
"Чувство - злейший враг опыта."
"Великолепно заменяет воспитание только одно - добродушие."

Он позвонил Виконту - впервые за две недели. Виконт не замедлил
явиться. С бутылкой кюрасо. Они выпили кюрасо, и Станислав похвастался
новыми афоризмами. Виконт отреагировал ворчливо-восторженно. Он был
сегодня особенно похож на Пушкина - маленький, изящный, кучерявый,
красивый: серые живые глаза меж черных ресниц. Виконт.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130