Но меня-то сейчас занимало более всего
не это. Что он сказал Красногорову? Как подал себя? Почему Красногоров
после этого разговора стал со мною сух и почти враждебен? Надо было что-то
предпринимать, и срочно. Я занялся своими бумагами, сейфом, столом, а он
все сидел, почти не двигаясь, - голова набок, глазки застыли, и белесая
пена на губах. И только когда, уже собравшись, уже плащ надевши и с кейсом
своим наизготовку, я позвал его идти, он встрепенулся вдруг и сказал со
странным выражением (боязливо? с тоской какой-то? или с отчаянием?):
"Отстаньте вы от него, ей-богу, честное слово. Нельзя!" "Чего нельзя?" -
спросил я его тотчас же, но он уже вскочил, уже сунул торопливо погасший
окурок в пепельницу и почти опрометью кинулся из моего кабинета вон.

Разговор, который все-таки в конце концов состоялся у нас с
Красногоровым, разговор, которого я добивался два дня, который я у него,
просто говоря, выклянчил, вымолил, вымучил, - разговор этот начался
жестко, даже грубо: глаза сощурены и смотрят в сторону, слова - цедятся
сквозь зубы, и сами слова - тяжелые, твердые и холодные, как куски
льда....
- Надоела мне ваша ложь.
- Я никогда вам не лгал.
- Да бросьте вы. Надоело. Придумайте что-нибудь другое, поумнее да
поновее.
- Что я вам солгал? Пример?
- Да не хочу я этого обсуждать. Что у нас - выяснение отношений, что
ли? Нечего нам с вами выяснять. Вы хотели поговорить? Ну так говорите.
- Я хотел объяснить вам...
- Не надо мне ничего объяснять. Я и так все прекрасно понимаю. Работа
у вас такая. Вот и работайте.
- Я хотел бы объяснить вам, что здесь - недоразумение...
- Да какое там недоразумение! Что вы, в самом деле... Я же сказал
вам: все понимаю, работа специфическая, без вранья ни туда, ни сюда... Я
же вижу: глаза у вас как у божьего херувима, но при этом вы наш разговор
пишете самым прекрасным образом...
- Нет. Я не пишу наших разговоров.
- Слушайте, хватит, а?
- Я не пишу наших с вами разговоров.
- Так. Прекрасно. Тогда покажите мне ваш кейс.
- Кейс? Зачем?
- Затем, что у вас там магнитофончик. Тот самый. Маленький,
хорошенький. Только в первый раз вы сделали красивый жест, а вот
сегодня...
- Вы ошибаетесь, Станислав Зиновьевич. Я не пишу наших с вами
разговоров.
- Не пишете?
- Нет.
- Так тогда в чем же дело? Почему бы вам не показать мне содержимое
вашего замечательного кейса?
- Пожалуйста. Смотрите. Прошу вас.
- Нет уж. Я в чужие портфели не лазаю. Сами извольте открыть.
- Нет уж! Вы меня оскорбили своим подозрением. Оскорбили. И теперь уж
извольте сами... доводите уж до логического конца... Прошу, прошу!
- Ах, вот вы как все повернули. Вы воображаете, что можете подловить
меня на благородстве. "Ах, нет! Ах, извините! Не надо, не надо... Я вам и
так верю!" Так вот: я вам - не верю!
И тут он решительно, с самым вызывающим видом, открыл кейс. И в тот
же миг проиграл, слава богу, этот наш психологический поединок, потому что
магнитофона в кейсе, естественно, не было, а он-то совсем уже себя уверил,
что магнитофон в кейсе есть, и когда увидел, что так страшно облажался, то
сделался красный как рак и враз помягчел на порядок. Он все-таки был
добрый человек. И честный. Рыцарь. Не то что я. Я сидел с постной миной и
тихо про себя радовался, хотя чему тут на самом деле было радоваться? Что
в очередной раз обвел вокруг пальца приличного человека? Так у меня
другого выбора не было. Не этим способом, так другим. Не мытьем, так
катаньем. Цель оправдывает средства. Что бы там они не говорили, ОНА
всегда оправдывает ИХ. И точка. И все. Магнитофон был у меня (сегодня) в
куртке, во внутреннем кармане, но я писал наши разговоры совсем не для
того, чтобы впоследствии обратить запись против этого всемогущего дурачка.
Наоборот. Чтобы попытаться извлечь что-то важное и норовящее ускользнуть.
Важное не для меня - для нас обоих. И для будущего. Я верил в наше с ним
будущее. Я был тогда другим человеком.

Оказывается, Ведьмак ему понравился! "А что такого? Тихий невредный
такой человечек. Нервничал очень. Жаловался на жизнь..." Но что ему надо
было? Зачем он пришел? "Он пришел познакомиться. Сказал, что вас переводят
в другой город, и теперь он будет меня курировать". И это все?
- Да, пожалуй что и все... Вообще-то он много чего говорил, но
как-то... обо всем сразу. И очень как-то... ч-черт, слова не подберу...
уютно, что ли? У меня возникло тогда вдруг совершенно дурацкое ощущение,
будто мы знакомы с ним лет сто, и что все уже переговорено, и теперь можно
просто так... обмениваться какими-то пустячными замечаниями и чувствовать
себя при этом замечательно уютно... Слушайте, у вас есть друзья?
- Да.
- Ну, тогда вы должны меня понять.
- Я вас понимаю. Но я не понимаю вот чего... Он говорил что-нибудь
обо мне, о своей задаче, о своих целях?
- Я же вам объяснил: он пришел познакомиться... Он сказал -
представиться. Меня как бы передавали с рук на руки, и он старался эту
процедуру, так сказать, облагородить.
- Что ему и удалось.
- Да. Представьте себе. Удалось.
- Я тогда не понимаю, почему вы так на меня, простите, взъелись? Если
все, что он говорил, вы приняли за правду...
- А это что - неправда?
- Да, это неправда. И я не понимаю, почему вы обиделись именно на
меня, если в эту чушь поверили?
- Господи! Да вы же мне все время твердили, прямо-таки своей честью
клялись, что действуете вы в одиночку, органы здесь не при чем, а это дело
- только мое и ваше.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130