(Сердце только пропустило удар, и - второй, следом, но ничего, все
обошлось). Он тут же представил себя со стороны: всклокоченный, на голове
пегая пакля, под носом - пегая пакля, старик в грязно-сиреневой больничной
хламиде, ковыляет кое-как по стеночке вдоль коридора, грузный,
задыхающийся, мокрый от нездорового пота, неопрятный, дикий. Очень
убедительно. Больной старый человек идет до ветру. "А где, братец, здесь у
вас нужник?.."
Нужник оказался на вполне приличном уровне. Не "Интерконтиненталь",
разумеется, совсем НЕ, но однако же без особой вони и прочих следов
предыдущего пребывания. Четыре писсуара. Четыре кабинки. Без дверей. И без
стульчаков, разумеется, но - чисто. Задом наперед здесь, видимо, не
принято было усаживаться... (Поразительно, какая чушь лезет в голову в
такие вот минуты. Это из-за того, что я боюсь прыгать, а он же, паршивец,
сейчас заставит меня прыгать из окна...)
Иван, уже встав ногами на крайний, под высоким горизонтальным окном,
унитаз, орудуя ловко и почти беззвучно, выворачивал с корнем заплетенную
сеткой раму. Поставил (бесшумно) раму в угол, оглянулся - лицо мокрое,
белое, нацеленное - махнул рукой.
- Хорошо, хорошо... - сказал он этому мокрому и бешеному сейчас
человеку. - Но учти - прыгать я не смогу... - (Какого черта - прыгать? Да
мне просто не пролезть в эту щель, не протиснуться!) - То есть, я прыгну,
конечно, но все свои старые кости тут же и переломаю...
- Не придется, - сказал Иван, слегка задыхаясь. - Не понадобится вам
прыгать... Давайте... Смелее, я вас держу. Пошел, пошел, смелее!..
Это было унизительно. Бессильные руки не умели больше подтягивать
грузное тело, вялые, как макаронины, ноги безнадежно шарили по кафелю в
поисках опоры... карамора на оконном стекле... старая больная безмозглая
карамора... Подпираемый и выпираемый вон, подсаживаемый и подталкиваемый,
он карабкался, елозил по скользкой кафельной стене, цеплялся ни за что,
задыхался, хрипел, обливался мучительным потом, и в конце концов, сам не
понимая как, оказался: сначала - в узком лазе окна, а потом, отчаянно
отпихнувшись от воздуха, - в какой-то неглубокой сырой яме с цементным
полом и цементными же, наощупь, стенками... Задыхаясь и скорчившись, он
сидел, неестественно переплетя онемелые ноги, не чувствуя рук, не чувствуя
ничего, кроме выкипающих легких... у него не было сил даже закрыть глаза,
и он видел невысоко над собою смутное пятно слабо подсвеченного тумана,
перечеркнутое решеткой. Ну, все, думал он. Это - мой последний рубеж. Все.
Укатали сивку крутые горки... Сейчас какая-нибудь жила лопнет, и -
карачун...
Видимо, на какое-то время он-таки отключился: вдруг рядом оказался
Иван, сосредоточенный, как хирург, и холодные влажные пальцы его - повыше
ключицы, где, кажется, еще что-то там билось, хлопотало, дергалось и жило.
- Ничего, ничего... - сказал он настороженно-внимательным глазам. -
Держусь пока. О-кей. Что там у тебя дальше в программе?
- Вставайте, - сказал Иван и сам поднялся, а потом наклонился над
ним, подхватывая, поудобнее, под руки. - Вот так... Хорошо... Видите там -
свет?
Они оба стояли теперь в этой цементной яме, головы у них были выше
среза, и он мельком отметил, что решетка, только что закрывавшая яму
сверху, теперь отсутствует. Он видел и свет, о котором говорил Иван, но
более того, честно говоря, он не видел ничего. Все вокруг было заполнено
ледяным густым туманом, слегка подсвеченным в трех местах, причем ярче
всего именно там, куда показывал Иван.
- Вот здесь - стена, - продолжал между тем Иван, негромко, но и не
шепотом. - Там где свет, там главный вход. Там стоят наши машины, обе,
"броневичок" поближе, "керосинка" - подальше. Охраны нет... Вы меня
слушаете?
- Да, - сказал он. - Но не понимаю. Пока.
- Сейчас поймете. Дело нехитрое. Они нас никак здесь не ждут, поэтому
риска - никакого. Главное - темп......
Это тебе только кажется, что главное - темп, подумал он. Главное - не
нагородить глупостей. И так уже нагорожено - вчетвером не разгребешь. Сам
Хозяин, лично, совершив, понимаете ли, побег, словно распоследний псих, из
больницы, вылез через сортирное окно во двор и теперь стоит заледенелыми
ногами в сырости, одетый в сиротскую хламиду, обклеенный чужими волосами,
дышит ртом, чтобы не вырвало, и готовится идти на прорыв... Зачем? От кого
побег, от какого врага? Из какого такого окружения - на прорыв?.. Ни на
один из этих вопросов ответить он был не способен, даже и не пытался. Но
еще менее способен он был представить себе, как возвращается сейчас в
койку, ложится (в тапочках) под одеяло и с тихим терпением ждет появления
генерала Малныча или, того похуже, странного доктора Бур-мур-щихина...
- Я не пойму, Босс: вы слушаете меня или нет? - сказал Иван с
раздражением, прервав самого себя на полуслове.
- Я тебя слушаю. Но мне этот твой план не нравится. Ты разобьешься
вдребезги, а ворот не вышибешь. Мне все равно тогда придется прыгать через
стену, а ты останешься у них, и они тебя прикончат. На вполне законных
основаниях. Не задумываясь, понимаешь?..
- Вы не обо мне думайте, вы о себе думайте...
- Нет. Я буду думать об нас обоих. И о Майкле, который сидит там
сейчас и вообще ничего не знает...
- И о Крониде, которого они - ждут в засаде не дождутся...
- Откуда ты знаешь про засаду?
- А вам какая разница, откуда? Я так и знал, что обязательно начнутся
споры и разговоры. Можете вы мне хоть раз в жизни доверится?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130