Догадывался, и
не хотел говорить. Почему? Боялся сглазить? Он бывал иногда суеверен,
причем сам себе придумывал приметы, например: нельзя мыться перед
экзаменом и вообще накануне важного и решающего события. Нельзя смотреть
на Луну через левое плечо. Нельзя наступать на трещины в асфальте. Нельзя,
даже мысленно, напевать песенку "Моряк забудь про небеса..." И ни в коем
случае, никогда и ни при каких обстоятельствах нельзя идти из дому на
работу иначе, как по Клинической улице. В свое время он начитался
Леви-Стросса и придавал приметам значение особенное и чрезвычайное.
"Суеверие делает сильным". Дурная примета - настораживает, хорошая -
придает бодрости. Мир сложнее любого нашего представления о нем, и поэтому
одного лишь разума - мало; чтобы выжить, приходится изыскивать
дополнительные резервы и заключать странные союзы... Они с Жекой Малаховым
могли обсуждать эту идею часами - ясный, прямой, бесстрашный, исполненный
веселого яду Жека, и прищуренный, окутанный дымом трубки, ускользающий от
понимания и как бы всегда в тени, непостижимый Виконт...

Ни с кем, кроме Виконта, говорить о Руке Рока было немыслимо. Однако,
можно ведь было поговорить о Предназначении вообще.
Семену Мирлину это оказалось неинтересно.
Исполненный яду Жека посоветовал обратиться к философии.
(Жека был белокудрявый, румяный, с лазоревыми васильковыми - чудными!
- глазами, от которых все попавшие под ноги особи женского полу приходили
в остолбенение. Он знал об этом своем свойстве, и его от этого тошнило.
Сама мысль об адюльтере вызывала у него рвотные позывы. Он весь и всегда
был чистый, ясный, красивый, блестящий, словно хрустальный бокал.
Ненавидел ложь. Любую. С трудом и с большими оговорками признавал ложь во
спасение - называл ее нравственным наркотиком. Татьяну свою любил до
неприличия. Насмешки по этому поводу - терпеливо сносил, хотя был вовсе не
толстовец, умел и отбиваться, и при необходимости - бить. Он был - пурист.
"ПРАВИЛА ПОЛЬЗОВАНИЯ МЕТРОПОЛИТЕНОМ! - произносил он, исполняясь яду. -
Какой титан ликбеза это придумал? ПРАВИЛА ПОЛЬЗОВАНИЯ СТАДИОНОМ имени
Сергея Мироновича Кирова... ПРАВИЛА ПОЛЬЗОВАНИЯ НЕВСКИМ ПРОСПЕКТОМ..."
Виконт был уверен, что СНОБ - это светский лев, элита, высокомерный
аристократ. Жека разубеждал его в этом мнении. Сема Мирлин полагал, что
ДОВЛЕТЬ - значит оказывать давление, а Станислав был искренне уверен, что
пурист - личность, страдающая мочеполовыми болезнями... "Ну, пурген же! -
втолковывал он. - Ну, мочегонное же!.." Жека всех терпеливо, а иногда и
ядовито поправлял. Раздраженный этими грамматико-лингвистическими
поучениями Виконт повадилася отвечать ему на его замечания классической
формулой: "Перед каким словом в вопросительном предложении МУЖИКИ, КТО
КРАЙНИЙ ЗА ПИВОМ? надлежит ставить неопределенный артикль БЛЯ?" Пуризм
вообще утомителен, и Жекин пуризм тоже иногда утомлял. Впрочем, Жека, как
правило, без труда улавливал в собеседнике такого рода утомление и
немедленно менял манеру - он был и чуток, и тонок. Работал он, разумеется,
в "ящике" и занимался сверхчистыми материалами. Что характерно.)
Жека презирал философию. Станислав, надо признаться, тоже. Он честно
и безуспешно, еще с аспирантских времен, тщился понять: что такое
философия и зачем она нужна? Пустой номер. У него все время получалось,
что философия - это не более чем многословные рассуждения о Мире, не
подкрепляемые никакими конкретными фактами. Причем не подкрепляемые как бы
из принципа. Рассуждения, важнейшим свойством коих является то
обстоятельство, что их невозможно ни опровергнуть, ни подтвердить. Их даже
и не пытаются ни опровергать, ни подтверждать, словно договорившись
заранее, что будут иметь дело с набором исключительно и только Геделевских
утверждений и никаких других. В лучшем случае философ (Тейяр де Шарден,
скажем) оставлял по себе странное и противоестественное впечатление
писателя-фантаста с недурным воображением, который решил почему-то писать
(на основе осенившей его фантастической идеи) не роман, а некое гигантское
эссе, - как Лем со своей "Суммой технологии"... Видимо, философия, по
самой сути своей, не приспособлена была отвечать на вопросы, она умела их,
разве что, обсуждать.
Однако же, вскоре после разговора с Жекой (в первую же ночь, когда
Лариска отправилась на машину, "в ночное") он приволок стремянку и
забрался на самую далекую полку, где дремали в пыли и забвении сокровища
человеческой мудрости: Маркс-Энгельс, Ленин-Сталин - это уж как водится, -
но, кроме них, и Шопенгауэр, и Гегель, и Платон, и Кант, и Гете, и даже
Ницше, и даже "Новый Завет", и даже Фихте (но - на немецком)... Многое из
этого досталось ему еще от отца, многое он и сам приобрел за последние
двадцать лет, а кое-что появилось неведомо когда и неведомо откуда.
Проку из этой затеи не получилось никакого. Чего, впрочем, и
следовало ожидать. Мохнатая пыль была удалена влажной тряпкой, гора
идеологического хлама переправлена на антресоли, а дюжина (избранных)
томов - просмотрена, без какой-либо надежды на успех, а потому и - вполне
поверхностно. Несколько записей добавилось у него в дневнике, куда не
заглядывал он с прошлого года. Кое-что, показалось ему, касается его дела,
а кое-что - просто понравилось, безотносительно.

Гете:
"Наши желания - предчувствия скрытых в нас способностей, предвестники
того, что мы в состоянии будем совершить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130