Собственно, программа такая уже вчерне была создана, надлежало
только отшлифовать ее до безукоризненного блеска и доказать окончательно,
что нет и быть не может никакого разума машины, а есть только разум,
ловкость и квалификация программиста... (Виконт по этому поводу произнес
задумчиво: "Хм... С тем же успехом можно объявить, что нет и быть не может
никакого разума у человека, а есть одна только ловкость и квалификация
воспитателя-педагога...")
И тут внезапно позвонили из "Красной зари" и попросили зайти. Срочно.
Сегодня же. Лучше бы - вчера. Но можно и завтра... Он сразу же забыл все -
афоризмы, Тьюринга, Ежеватова и даже Лариску, которой именно назавтра был
обещан "день сельских наслаждений"... Он надел свой самый официальный и
самый новый костюм и явился в редакцию за десять минут до назначенного
срока. Ждать редактора ему пришлось всего лишь сорок две минуты.

Редактор поздоровался за руку, предложил сесть и сразу же принялся
говорить. Он говорил быстро, много и неразборчиво, - казалось, нарочито
неразборчиво: он словно бы не хотел, чтобы его понимали. При этом он время
от времени без всякой необходимости перелистывал рукопись, как будто желая
как-то проиллюстрировать свои тезисы примерами из текста, но тут же
подавляя в себе это желание. Станислав моментально перестал понимать, о
чем идет речь, и только поражался очками редактора - это была какая-то
супердиоптрийная оптика при супермодерновой оправе. Впрочем, он уловил
главное: рукопись редактору нравилась, но следовало обязательно учесть
замечания рецензентов. Замечания прилагались, и Станислав надеялся, что
потом, в спокойной домашней обстановке, он в этих замечаниях разберется и,
разумеется, их учтет. Готовность учесть нарастала в нем с каждой минутою,
и поэтому он только кивал, поджимал значительно губы и вежливо улыбался,
когда у него возникало ощущение, что редактор берет шутливый тон. Потом в
звуковой каше промелькнуло словечко "сократить".
- Сократить? - переспросил он на всякий случай.
- Да, - сказал редактор решительно, захлопнул папку и стал завязывать
тесемочки.
- На сколько страниц? - спросил Станислав, уже прикидывая, что эпизод
с газиком можно будет без особых потерь выкинуть.
- До двух листов, - сказал редактор, протягивая ему папку.
- То есть? - ошарашенное воображение предложило внутреннему взору
Станислава результат такого сокращения: два жалких листочка рукописи -
первый и последний.
- Н-ну, примерно до пятидесяти страниц.
Всего в рукописи было двести тридцать три страницы.
- НА пятьдесят страниц? - спросил Станислав на всякий случай.
- Нет. ДО пятидесяти. Оставить пятьдесят... - редактор разразился
новым шквалом неразборчивых слов - кажется, он доказывал, что Станислав
написал на самом деле не повесть, и не роман, конечно, а рассказ, и теперь
надо привести форму в соответствие с содержанием. Кроме того, журнал у них
тонкий, и они не имеют возможности... Станислав перебил его:
- Я правильно понимаю: вы хотите, чтобы я сократил эту повесть на сто
восемьдесят страниц?
- Это не повесть, - сказал редактор утомленно и теперь уже вполне
разборчиво. - Это рассказ.

Вечером они с Виконтом решили нализаться. Виконт пил, слушал жалобы и
проклятья, сам - помалкивал, а потом вдруг сказал:
- Ты забыл главное.
- Я ничего не забыл, - возразил Станислав с угрозой. - И никогда не
забуду!
- Забыл. Ты забыл, что все... или почти все, что у тебя написано -
правда. Ты забыл, что все это произошло с тобой. Не с Иосифом твоим
выдуманным, а с тобой. Лично.
Станислав уставился на него и вдруг понял.
- Да, но я-то не Иосиф, - сказал он, криво ухмыляясь. - И у меня нет
Марии. У меня - Лариска.
- Не притворяйся большим ослом, чем ты есть, - посоветовал Виконт,
аккуратно разливая спирт. - Ты прекрасно меня понимаешь.
- Я не притворяюсь... - проговорил Станислав медленно. - Но я ведь я
и в самом деле не знаю своего предназначения. Ты думаешь, мне не приходило
в голову, что роман - романом, а жизнь моя - это моя жизнь? Но я не могу
ничего найти в своей жизни такого, чтобы... Да я и не верю в это. Пойми,
это же не роман, я не могу выдумывать такие вещи из головы... Это должно
как-то само собою обнаружиться... Но нет ничего. Ничего этого в моей жизни
нет!
- Ишши, - сказал Виконт, как и год назад. - Ишши: должно быть! Я
нахожусь, мой Стак, при сильном подозрении, что у каждого человека есть
свое предназначение. У каждого! Это - такая у меня гипотеза. Некоторые
свое предназначение осознают - их имена обычно становятся потом известны
всему свету. Некоторые - в своем предназначении ошибаются. Таких мы
называем графоманами всех сортов. Но подавляющее большинство смертных даже
и не подозревает, что у них есть предназначение. Им не подано знака! А вот
тебе - знак подан. Ты - уникум. Так что - ишши! Должно что-то быть!..

Жизнь покатилась дальше, словно не было в прошлом целого года
литературного безумия, словно никогда он не писал ничего, кроме совместных
с Виконтов брульонов, да развеселых куплетов: "Ах, девчонка-егоза -
ухватила парня за! Ухватила и держала, затуманились глаза..."
Ежеватов умел выжимать из подчиненных все их содержимое досуха: в
голове, как заведешь глаза перед сном, - одни только "каракатицы" всех
машинных кодов сразу, и когда Мирлин загадочно намекал, что-мол "не все
еще с нашим рОманом потеряно", что вот-вот-мол грянут-де его, Мирлина,
главные калибры, Станислав легко и от всей души посылал его в самые
интимные места.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130