Это - второе обстоятельство, о
котором я хотел бы тебе сообщить...
- Я сжег эти страницы, - сказал Ваня с трудом. - Там было много
дурного про вас. Мне стало стыдно. За отца.
- Вот как? И что же там было?
- Я не хочу об этом говорить. Зачем? Это все неправда... или
полуправда... Я знаю о вас вещи и похуже, но никогда и никому об этом не
сказал бы... и не скажу...
- Например?
И вот тут-то он и высказался по поводу того случая в лесу.
(...Когда зажигалка отказалась зажигаться. Сначала отказалась быть на
обычном своем месте, а когда он, весь изогнувшись, выволок ее из
необычного, - она отказалась зажигаться...)
Разумеется, он ничего не знал и знать не мог. Он сказал только то,
что думал об этом. То, что себе вообразил. Как сложилось все это в его в
воображении. Видимо, у него самого некогда имели место определенные
неприятности с "опусканием". Вероятно, в армии. Или, может быть, в
тюрьме?..
Кто его за язык тянул, дурака молодого? Ох уж этот пресловутый
синдром юношеской открытости... Все настроение испортил. Разговор сразу
потерял всякую привлекательность. Разговор оказался скомкан и кончился не
по-доброму.
- Завтра же принесешь недостающие страницы, - сказал ему Станислав на
прощанье. - Можешь оставить себе копии, если так уж хочется. Или наоборот:
копии - мне, оригинал себе. Но - завтра.

Однако, завтра Ваня не пришел. И послезавтра тоже. Он вообще не
пришел. Пришлось специально его, дурака, разыскивать, его искали и нашли,
- в Москве, уже после путча, в начале сентября, в какой-то окраинной
больнице. Он был сильно обожжен - руки, лицо, горло, - и правая ступня
оказалась прострелена. Около Белого дома его видели, он был там заметен и
себя не жалел. Странный юноша.
- Ты странный юноша, - сказал ему Станислав в конце концов. - Но ты
мне нравишься. Я и сам странный, согласен-нет? Ладно, ты меня окончательно
убедил. Иди сейчас к Крониду Сергеичу... да-да, прямо сейчас... он сделает
тебе документы.


ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ. БОСС, ХОЗЯИН, ПРЕЗИДЕНТ

1
Уже последнее совещание закончили и уже сели ужинать.
Верхний свет выключили для уюта, остался только торшер возле стола, и
круг белого света под торшером: ослепительная скатерть, закуски,
запотевшие бутылочки тоников и снующие над всем этим руки в белых
манжетах.
Кузьма Иванович, для профилактики хвативши полстакана джина (водки в
доме не оказалось), моментально сделался потный и красный и пошел
наваливать себе на тарелку салата - первое, что на глаза попалось. Эдик
обеими руками пригладил рыжие свои жесткие волосенки, вовсе не нуждающиеся
ни в приглаживании, ни в причесывании, и близоруко навис над закусками,
придирчиво вынюхивая, чего бы такого-этакого позволить себе - он был
гурман и разборчив. Кронид, отложивши наконец блокнот в сторонку (но
недалеко, на журнальный столик, - чтобы можно было мгновенно подхватить),
аккуратно, но быстро ел: насыщался, пока не затребовали.
Он смотрел на них и пил степлившуюся минералку. У него был сегодня
разгрузочный день. Жрать хотелось невыносимо - кишки так и крутило,
солоноватая, слабо газированная вода урчала внутри, заполняя там какие-то
голодные зияющие пустоты.
Он устал. Он всегда уставал, когда после долгих разговоров, расчетов,
прикидок, внезапных перебранок и столь же внезапных примирений ни к какому
решению так и не приходили. Четыре утомительных часа - коту под хвост.
Бедный кот.
- Кинишко посмотрим? - вяло спросил он.
- Можно, - согласился Эдик, а Кузьма Иванович, с полным ртом, только
пунцовыми своими щеками помотал отрицательно - он никогда не задерживался
дольше необходимого, дела у него были. Всегда. И везде. Он и закусить-то
остался только потому, что там, куда ему сейчас надо было ехать, - не
очень-то закусишь. Тем более, на ночь глядя.
- Кузьма Иваныч, плюньте, ей-богу... - сказал он ему вяло. - Без вас,
что ли, не обойдутся.
Кузьма Иванович только саркастически перекосился: мол, как же,
обойдутся они, держи карман шире. Подразумевалось: они-то без меня.
Конечно, обойдутся, но потом мне все сначала начинай и переделывай, чтобы
ты же мне головы не отвинтил своими упреками... Обмен этот репликами был
старинный и носил скорее ритуальный характер.
- Есть очень приличный "ужастик", - подал голос Кронид. - "Хохот
оттуда" называется. И есть новая картина Гаранина. "Тысяча девятьсот
девяносто третий"...
- Нет! - вскричал Эдик. - Только не это! Не надо Гаранина. И без него
жить тошно. Давайте уж лучше про покойников...
- Там не покойники, там - ДЕМОНЫ АДА.
- Тем более! Персильфанс! Обожаю демонов!
- В кино, - вставил сейчас же Кронид.
- Разумеется. Еще чего.
- Договорились, - решил он. - Смотрим про демонов... - Кронид
мгновенно дернулся - обслужить, но он остановил его. - Да куда вы, Кронид
Сергеевич, в самом деле! Поешьте спокойно. Куда нам спешить теперь? Это
только Кузьма Иваныч у нас вечно куда-то спешит...
- И поэтому - ТАКОЙ КРАСИВЫЙ, - сейчас же добавил Эдик. Все
заулыбались. В том числе, слава богу, и сам Кузьма Иваныч. (Когда-то в
хорошую минуту Кузьма Иваныч рассказал им из своего детства, как его,
маленького, лупоглазого, деревенского, тетка перед гостями спросила - в
насмешку, конечно: "Кузя, а Кузя! А почему это ты у нас такой красивый?" И
он ответил - от обиды басом: "Бог дав!")
Телефон за спиной у Кронида тихонько пиликнул, Кронид - словно его
ветром сдуло - тут же оказался за своим столом, в закуточке у себя, в тени
абажура, и заговорил там вполголоса.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130