"А-а-а!" Самый быстрый из них, шофер
Володя, рванулся гигантскими скачками, зеленый брезентовый плащ его
взлетел над ним, как крылья, он успел даже ухватиться за клык бампера, но
сдержать машину теперь было невозможно никому - она хотела вниз, ей
надоело надрываться здесь под дождем, она хотела "умереть, уснуть, и
видеть сны, быть может?" "Надо прыгать, а то - кранты..." - это было все,
что успел подумать Станислав, вернее, Иосиф. Но схваченные судорогой
пальцы его навечно впились в руль, правый сапог навечно уперся в педаль
тормоза, и ни на что большее он уже способен не был. Он был уже мертвец в
эти (последние свои) мгновения... И вдруг машина остановилась как
вкопанная.
Оказывается, левое заднее колесо ее наткнулось на здоровенный
булыжник, подложенный в колею и вылетевший оттуда еще три часа назад. До
края пропасти в этот момент оставалось два с половиной метра - расстояние
это начгруппы потом специально отмерил рулеткою. Высота пропасти была -
метров сорок, а может быть и больше, этой высоты начгруппы измерять не
стал - нечем было, да и незачем...

И так далее...
Несколько эпизодов он решил только упомянуть, не разбирая их
сколько-нибудь подробно. Он не стал разбирать историю своего поступления
на физфак. Его провалили на экзамене недвусмысленно и целенаправленно, и
даже не пытались скрыть этого своего намерения. Почему? Анкетка подвела -
репрессированные родственники? Может быть. Но не в этом дело. Вот Вовка
Фролов из 10-го "Б" поступил тогда же и туда же, и где он теперь, Вовка
Фролов? Сгорел от лейкемии через пяток лет после окончания - здоровенный
бык, перворазрядник, атлет... Ничего сделать врачи так и не сумели, в
последние его дни один лишь гной тек у него жилах вместо крови...
Толька-Дриндулет тоже поступил, хотя и со второго захода, и что теперь
Толька? Инвалид второй группы, из больницы не вылазит, творец водородной
бомбы... Так кому из них, спрашивается, НЕ повезло на экзаменах?..
Но он решил, что эта материя слишком скользкая да и подробного
разбора, пожалуй, не заслуживает.
Абастуманскую историю, когда он тащил и вытащил из пропасти Сережку
Орловского, не стал он подробно описывать, во-первых потому, что - опять
пропасть, горы, лопающиеся тросы - сколько можно? А во-вторых, эту
ситуацию было сложно описать чисто технически: где кто висел, кто за что
цеплялся, как Сережка лез вверх, а Станислава (Иосифа, конечно, Иосифа, а
не Станислава!) при этом сносило по отлогому каменному карнизу вниз... А,
да бог с ним со всем. Вылезли кое-как, и ладненько. Могли бы и не вылезти
- оба, или кто-то один. Правда, высота была все же, пожалуй, не
смертельная - метров пятнадцать, да и падать пришлось бы на крутой откос,
а не вертикально, и на каменную осыпь, а не на валуны...
И не сумел он все-таки заставить себя подробно описать, как тонули
они в Ладоге в марте пятьдесят второго. Было стыдно вспоминать это, и все
время тянуло как-то облагородить ситуацию, в которой ничего благородного
не усматривалось... Не помогало даже то обстоятельство, что все это должно
было произойти с неким неведомым Иосифом, а не с ним, Стасом
Красногоровым.
А между тем история эта была поучительная в высшей степени. И даже
сыграла в некотором роде свою положительную роль (как любил говаривать по
разным поводам Сеня Мирлин). Когда с Виконтом случился первый его
квазиинфаркт, они были одни в квартире, дед-бабка были в отъезде, а
Станислав прибежал к Виконту, услыхав по радио насчет ареста Берии. Они
жадно слушали "голоса", хихикали, делали друг другу многозначительные
гримасы ("Это ж надо же! Ну кто бы мог подумать? Английский шпион!..."),
Виконт раскопал где-то старую газету времен смерти Сталина, и они
рассматривали Берию на трибуне мавзолея и говорили друг другу: "Ну видно
же! Без всякого пенсне видно, что шпион..."
Виконт показался Станиславу бледнее обычного, а может быть, это
только теперь, задним числом, вспоминалось - ну чего ради стал бы он
разглядывать цвет лица Виконта, да еще при таких обстоятельствах. Они
выпили кофе со сливовым вареньем (фирменный напиток дома), и вдруг Виконт
стал мучнисто белым, вернее серым, как второсортные макароны, все веснушки
его проявились разом, и стали видны многочисленные черные на лице
пороховые точки, навсегда оставшиеся после давнего взрыва детонатора. "Что
это с тобой?" - спросил Станислав, не столько даже с опаской, сколько с
удивлением, но Виконт на эту тему говорить не собирался, - он только
огрызался, хотя видно было, что ему становится все хуже и хуже. Речь его
сделалась протяжной, как у пьяного, движения - неуверенны. И вдруг он как
большая кукла повалился с кровати на пол - головой вперед.
Даже вспоминать об этом - всего передергивает. Ведь это было впервые!
И ни с того, ни с сего. И нипочему. Побелел, повалился, и лежал ничком
совершенно неподвижный, подломив под себя руки, и тело у него стало
влажное и холодное, и даже, вроде бы, окоченение появилось...
Станислав сначала бросился делать ему массаж сердца, потом - кинулся
в прихожую, к телефону, вызвал "скорую", распахнул входную дверь настежь и
снова вернулся к остывающему уже, абсолютно неподвижному и бездыханному
телу... к покойнику... к трупу...
Искусственное дыхание... массаж сердца... дыхание "рот в рот". Вот
тут у него и заело. Белое, мокрое, холодное лицо... Абсолютно чужое,
постороннее, незнакомое.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130