..
Откуда в те годы еврей на физфаке?!
Он спохватился, что ведь запись идет, на пленку, и прикусил язык.
Однако, поздно. Идиот, сказал он себе. Кретин.
- Я хочу сказать, тогда шла борьба с космополитизмом, - пояснил он, -
ныне осужденная. Культ личности.
- Да, действительно... - медленно проговорил Вениамин Иванович. -
Так. Ну, хорошо. Теперь - Каманин Николай Аристархович?
- Уже говорил вам. Книжки его читал. Очень люблю у него "Охотников за
невозможным". Рассказы есть у него блистательные. Но лично - незнаком. И
даже не видел никогда. Разве что по телеку, но не помню.
- Он не любил выступать по телевидению.
- Тем более. Значит, и по телеку не видел.
- Но вы ему симпатизировали, правильно я понял? Хотя и заочно, так
сказать.
- Да. По всем слухам он был добрый мужик. Любил выпить, любил людям
помогать, деньги у него не держались. Заступался... - Он чуть было не
ляпнул: "За Бродского".... - за людей. И вообще.
- Ясно, - сказал Вениамин Иванович почему-то с разочарованием в
голосе и продолжил. - Теперь - Гугнюк Николай Остапович.
- Как?
- Гугнюк. Николай Остапович.
- Первый раз слышу. Он - кто?
- А Берман Амалия Михайловна?
- Амалия Михайловна? У нас тут в квартире девятнадцать жила Амалия
Михайловна. Но я не уверен, что она Берман.
- Это вы о ней пишете в вашем романе?
- Да. Только это не роман. И не повесть даже. Это - рассказ.
- Ну да? - поразился Вениамин Иванович. - Такой большой?
- Это не мое мнение. Это мнение редколлегии.
- Понятно. Значит, Амалия ваша Михайловна это лицо реальное?
- Абсолютно. Все, что про нее написано - сущая правда. Она умерла лет
десять назад, а то могли бы у нее сами спросить.
- Да. Я знаю. И очень жалею, что ее нет. Она бы, наверное, могла бы
нам кое-что интересное рассказать... Ну, ладно. А знаком ли вам Габуния
Иван Захарович?
Станислав не удержался - поморщился.
- Ну да. Ну, ходил к нам он одно время... В общем, да. Знаком. Он
помер, по-моему, уже...
- Я вижу, вы не очень-то к нему благоволили?
- А вам какая разница?.. Слушайте, а к чему все эти вопросы? Может,
вы мне прямо и ясно скажете, в чем дело?
Тут Вениамин Иванович словно сорвался:
- Да обязательно! - вскричал он с непонятной какой-то досадой. -
Скажу, и обязательно. Только - потом. Я, можно сказать, потому и терзаю
вас сейчас, чтобы понять, как... КАК, черт возьми, рассказать вам суть,
чтобы вы поняли и поверили. Если я прямо сейчас вот, с ходу, все вам
выложу, вы просто пошлете меня подальше, и никакого разговора не
получится. А мне надо, чтобы получился!
- Е-мое... - сказал Станислав, опешив даже несколько от такого
напора. - Что еще за тайны Апраксина двора? Наследство, что ли, мне
засветило из-за бугра?..
- Нет. Не наследство. И вообще, не надо зря гадать. Просто отвечайте
мне, и все.
- Ну хорошо, хорошо. Валяйте дальше. Кто там у вас?
- Нет, - сказал Вениамин Иванович твердо. - Сначала, все-таки,
скажите мне: вы плохо к нему относились, к этому Габуния? Не любили?
- Слушайте, мне было тогда пятнадцать лет... Или тринадцать? Неважно.
Он повадился ходить, ласковый такой, приторный, песни все с мамой пел
дуэтом... Явно целился мне на роль нового папаши. А у самого - сыну уже
было лет тридцать... За что мне его было любить?..
Он замолчал. Какого черта? Не хочу я об этом говорить. О мамином
взгляде, который однажды поймал, брошенном на этого типа... И как он
особенно противен был, нализавшись портвейна... Он любил заложить за
галстук, этот обрусевший грузин (или мингрел?) - пил как грузин, а
напивался как русский... К черту его.
- Ясно. Согласен... А теперь такая фамилия: Каляксин Сергей Юрьевич.
- Каляксин?
- Да. Сергей Юрьевич.
Станислав помотал головой.
- Не помню. А он кто?
- Он был проректором Четвертого медицинского.
- А. Так его Виконт... в смысле, Виктор Григорьевич, наверное, должен
знать... - Он снова прикусил себе язык. Ч-черт, трепло. Решено же было:
никаких имен! Трепло, языкатое, невоздержанное...
- Да. Виктор Григорьевич его, скорее всего, знает, но я думал, что и
вы, может быть...
- Нет. И не слышал даже про такого.
- Понятно. Но вот имя академика Хухрина вам, конечно, известно
хорошо?
- Конечно. Он был мой Большой Шеф. Он умер, между прочим. Буквально
несколько дней назад. Отпевали в Никольском.
- Да, я слышал... Довольно странное завещание для члена партии с
"надцатого" года...
- Н-ну, это как сказать...
- Ладно, господь с ним. Значит, с академиком вы общались регулярно,
правильно я вас понял?
- Ну, это как сказать, - повторил Станислав. - Он был там... в
заоблачных академических высях. Но я докладывал ему пару раз по работе. Он
ко мне, говорят, хорошо относился, ПРОДВИГАЛ. Зарплату повысил без всякого
сопротивления... Он, говорят, был вполне приличный начальник - свое дело
знал и в чужие не лез...
Вениамин Иванович покивал, тоже как бы отдавая должное ушедшему от
нас вполне приличному начальнику. Потом сказал:
- А вот разрешите у вас спросить, Станислав Зиновьевич... В вашем
романе... Как бы это выразится... Насколько велика там доля вымысла?
Станислав посмотрел на него. Майор приветливо и, по-прежнему
искательно улыбался. Он ждал ответа. Зачем-то нужен был ему ответ на этот
абсолютно здесь неуместный вопрос.
- Да как вам сказать... Какие-то мелочи, детали, психологические,
знаете ли, изыски - да, это все вымысел. Но если брать сами факты... Ну, я
исключаю, естественно, историю с ребенком Марии.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130