Дома он прямо пошел к зеркальному шкафу, выдвинул нижний ящик и
уселся на пол над кучей папок. Здесь скапливалось все бумажное за годы и
годы: вырезки из газет (еще мама начала заполнять эти папки), черновики
его статей, рассказов и расчетов, большие, плотной бумаги, конверты с
фотографиями, альбомы, юбилейные дипломы какие-то (маминых давно
исчезнувших подружек), перехваченные резиночкой пачки квитанций, письма
ему от Лариски и его письма к ней за много лет - все навалом, никогда и
никем не разобранное, в полнейшем и извечном беспорядке...
Самиздата здесь оказалось немного, но самиздат имел-таки место.
Особенно встревожило его то обстоятельство, что о многих материалах он,
оказывается, начисто позабыл. В начале апреля, когда у Мирлина вдруг, -
как всегда ни с того, ни с сего, - произошел обыск, все они в панике
попрятали свой самиздат кто куда. Печного отопления ни у кого уже, кроме
Станислава, не осталось, жечь бумаги было негде, да и жалко, поэтому все
они мотались по городу с тяжелыми сумками под покровом ночи и рассовывали
свои папки и пакеты по родным и знакомым. (Родные-знакомые, как правило,
не возражали, однако же не обошлось и без парочки крайне неприятных -
своей неожиданностью - инцидентов). Тогда Станиславу казалось, что он
убрал из дома все наиболее существенное.
Оставался в доме "Раковый корпус" - неподъемная папка объемом в две
Библии. Оставались еще несколько рукописей - сомнительных, но не
смертоносных: "Беспокойник" Гладилина, "Собачье сердце" Булгакова,
подборки стихов Бродского, на машинке распечатанные песенки Высоцкого,
Галича, Кима...
Серию "Позавчера" он позволил себе оставить. Эту серию года два назад
Жека Малахов привез из Новосибирска - сочинение тамошних ребят из
Будкеровского Ин-Яда: маленькие, по двадцать-тридцать строчек, рассказики,
каждый из них начинался словом "Позавчера" и описывались там события
совершенно современные, но как бы происходящие в царской России.
("Позавчега сидим это мы в "Стгельне" - Пашка Молоствов, князь Дуду и я.
Спгосили дюжину шампанского, ждем. И тут, пгедставьте себе, возникает
около нашего столика какой-то шпак: "А что господа гусское офицегство
думают о войне во Вьетнаме?.." Пгишлось пгистгелить!..")
Оставалась неведомо как и когда попавшая в дом парочка номеров
"Ньюсуик": один с красочным портретом Иди Амин Дада на обложке, а другой -
с фотографиями Троцкого, Бухарина, Рыкова и прочих, - поперек каждой
физиономии черной краской: MURDERED или SUICIDED...
Сейчас, однако, выяснилось, - к неприятному его изумлению, - что
оставалась в ящике также и целая папка "белого ТАССа" (совсекретно и для
служебного пользования). Папку эту притащил откуда-то еще Сашка Калитин,
лет, наверное, десять назад. Ничего особенного в этом "белом ТАССе" не
содержалось, все это они знали либо по слухам, либо из "голосов", однако,
вполне мог возникнуть вопрос: а откуда у вас, собственно, эти материалы,
гражданин Красногоров? И тогда либо пришлось бы врать, либо валить на
Сашку. Сашки, конечно, уж нет, и ему все равно, но кто может сказать
заранее, куда потянется ниточка и кого петля захлестнет, если дать им хотя
бы кончик...
И сохранился, оказывается, экземпляр Сахаровских "Размышлений о
прогрессе, мирном сосуществовании и интеллектуальной свободе". Он тогда
получил эту рукопись на один день, срочно набрал ее на машине, размножил в
десяти экземплярах, файл уничтожил, экземпляры раздал, а оригинал,
оказывается, так у него и остался - лежит в папке "Документы Эпохи" и
дожидается своего часа... Это уже - чистая Семидесятая.
Он почувствовал приступ ледяной паники при мысли о том, что всего не
предусмотришь, не упомнишь и не учтешь. Гора бумаги у его ног показалась
ему зловещей ловушкой, скрывающей мину.
Он, почти не видя строчек, перелистал очередную рукопись. Не сразу
вспомнил, что это. Имени автора нет. Странное, неуклюжее название:
"...СВОЮ ПАРТИЙНУЮ ЛИНИЮ..." - кажется, что-то из Ленина. Потом вспомнил:
это была статья Сашки Калитина о событиях на Даманском. И вообще - о
культурной революции в Китае. Хорошая, помнится, статья. Вполне, между
прочим, верноподданная, но с таким отчетливым запашком, что напечатать ее
Сашке так нигде и не удалось. Вот бедняга! Как ему хотелось пробиться! Как
хотелось имя себе заработать!.. Он был готов ради этого почти на все. А
может быть, и попросту на все, безо всякого "почти"... Виконт сказал ему в
лицо, жестоко, но точно: "Ты готов уже лизать им жопу, Алексаша. Ты
созрел. Но ты не понимаешь, что этого еще мало. Они любят, чтобы ты не
просто лизал им жопу, они любят, чтобы ты делал это С НАСЛАЖДЕНИЕМ!"
Бедный Сашка... Все здесь бросил, уехал в Москву, бился там как рыба об
лед, пил со всякой сволочью, в партию подал, ничего почти не добился и
помер от пьянства в тридцать пять неполных лет. (По пьяному делу то ли в
аварию какую-то попал, то ли убили его каким-то зверским образом, темная,
глухая история, изуродовали, видимо, чудовищно - хоронили в закрытом
гробу). Виконт считал его самым из нас талантливым... Что ж, очень может
быть, так оно и было. (Хотя прорывалось в нем иногда что-то невыразимо
плебейское, какая-то коммунальная поганая муть, и тогда Виконт, не
опускаясь до свары, брезгливо говорил ему: "Пробелы в твоем воспитании,
братец, сравнимы разве только с пробелами в твоем же образовании..." И
Сашка словно бы осекался на полном скаку).
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130