Он из них
никого не любил. А одну даже выгнал - со скандалом, с криками, чуть ли не
взашей......
Друзья - как же! - ходят. И Виктор Григорьевич, и Женечка часто
бывает, - кудрявый, красавец сказочный, ласковый всегда такой,
приветливый, обязательно поздоровается, а иногда еще цветочек
преподнесет... И жена у него славная, Танечка... А еврей его этот,
носатый, куда-то запропал, не знаю, уехал, наверное, в ИзраИль... А еще
иногда ходит такой маленький, шибздик такой белесоватый, поганочка такая
тонконогая, тоже очень вежливый и очень любит поговорить: как вы
поживаете, да что у вас слышно, Тамара Мартьяновна... Не люблю его, он
какой-то весь насквозь фальшивый, не верю я ему. Но он, слава богу, редко
бывает - раз в квАртал, никак не чаще...

Я не сразу понял, что это - Ведьмак. Но потом догадался. Маленький.
Белесоватый. Поганочка. Он. (Непонятно только, как же это он обычного
своего благоприятного впечатления на нашу Мартьяновну произвести не сумел?
Странно даже. Казалось бы, что ему стоит такую вот женщину очаровать и
приворожить? Да, видно, и на старуху бывает проруха...) Работал он теперь
в другом отделе и даже в другом Управлении. Я стал искать его и нашел. Не
без труда. Он сменил адрес, переехал в тот дом, где раньше проживал
Дорогой Товарищ Шеф, получил там роскошную квартиру, потолки -
три-двадцать, не то что прежнее "место прописки", и вообще стал уже
майором, даже, пожалуй, раздобрел слегка и сделался важным.
Встретил он меня настороженно, - отвык, да и вообще со стороны, надо
сказать, поведение мое, явная настырность и навязчивость, выглядели,
пожалуй, странновато. Сувенирчики несколько смягчили его, но
настороженности не только не сняли, но, я бы сказал, даже усугубили.
Состоялся неловкий, аритмичный какой-то и совсем пустой разговор. Он явно
силился, но никак не мог понять, что это я к нему приперся, чего мне надо,
чего липну, и вообще, в чем, собственно, дело... А я с натугой разыгрывал
доброжелательность, искреннюю дружественность и радость общения. По-моему,
он заподозрил во мне тайного гомика. Не знаю. Мы распили бутылку
"мартеля", захорошели оба, но радости от разговора так и не получилось. Я
рассказывал ему какие-то чудовищные мерзости про негров и ихних баб, он
мне - про своего папаню, который находился в прежнем своем положении и
полюбил теперь, чтобы ему читали Эмиля Верхарна... Я до сих пор с ужасом
вспоминаю этот вечер. Детали не запомнились совсем, а только общее
впечатление - тяжелой, стыдной и бессмысленной работы... И только, когда я
уже уходил, в прихожей уже, помогая мне отыскать завалившийся куда-то под
вешалкой берет, он спросил меня как бы между делом:
- К своему-то заходил?
- Нет, - сказал я. - К кому?
- Да к этому... к однофамильцу твоему, к Красногорову...
- Нет. А что, надо зайти?
- Не ходи. Ну его к чертям. Он... Знаешь, кто он? Монстр.
- Кто?
- Монстр.
- Ошибаешься! - сказал я с пьяной назидательностью. - Он -
ясновидящий. Категория "С".
- Откуда ты это взял?
- Дорогой Товарищ Шеф сказал. А что - нет?
- Нет. Монстр.
- Тогда надо бы зайти. Это - по моей специальности.
- Не ходи. Я не хожу больше, и ты тоже не ходи. Я его теперь боюсь...
- он оборвал себя, словно опасаясь сболтнуть лишнее.
- Надо сходить! - объявил я упрямо, словно бы не слыша его. Я
надеялся, что он скажет хоть что-нибудь еще. Объяснится. Поделится. Насчет
"боюсь" вырвалось у него явно непроизвольно - ему захотелось чем-то
поделиться со мной, с единственным, может быть, человеком, который
способен был его понять... поверить ему... Помочь, может быть? Но он
больше ничего не сказал, а я не рискнул спросить впрямую. Мы обнялись на
прощанье. С отвращением, - полагаю, взаимным..."
На этом рукопись обрывалась.

9
- А где же остальное? - спросил Станислав.
- Все. Больше там ничего не было, - сказал Ваня, старательно
подравнивая пачку листков в папке.
- Вот как? - проговорил Станислав медленно. - Не успел? Или - почему?
- Наверное, не успел... - теперь Ваня еще более старательно затягивал
тесемки папки. Врать он не умел. И не надо. Еще научится. Все впереди.
- Ты веришь, тому, что здесь написано?
Ваня не ответил. Он только пожал одним плечом, глядя при этом в
сторону. И он крепко держал папку обеими руками, словно у него кто-то
хотел ее отнять, а он не желал отдавать.
- Видишь ли, твой отец был человек увлекающийся... - мягко сказал
Станислав. - Он был идеалист и даже - мистик. Сам-то он считал себя крутым
прагматиком, и всячески это подчеркивал, но это было не так. Совсем не
так. Он Гумилева любил. Николай Степановича. Любил читать "Капитанов",
вслух, с выражением... У него глаза загорались, и голос садился от
внутреннего восторга, когда он выговаривал: "Но в мире есть иные области,
луной мучительной томимы. Для высшей силы, высшей доблести они вовек
недостижимы..." Он читал тебе "Капитанов"?
- Да. И "Старый бродяга в Аддис-Абебе..." читал. И "Шестое
чувство"...
- Он был очень доверчив. Он выбирал человека, которому хотел верить,
и верил ему уже бесконтрольно и до конца.
- Зачем вы мне это говорите?
- Я не хочу, чтобы ты верил каждому слову в записках твоего отца.
- А я и не верю. Каждому слову.
- Правильно. Правильно поступаешь.
Но он, конечно, верил. Каждому слову. Что ж, это было только
естественно. И это могло оказаться даже полезным.
- Как погиб отец, ты знаешь?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130