.."
"Чувства не обманывают, обманывает суждение".
"Ищите в самих себе и вы найдете все".
"Лучшее счастье мыслящего человека - познать познаваемое и спокойно
чтить непознаваемое".

Ницше:
"Страшно человеческое существование и все еще лишено смысла: паяц
может сделаться судьбой его..."
"...человек есть мост, а не цель: он прославляет полдень свой и вечер
свой, как путь к новой утренней заре..."
"Остерегайтесь также ученых! Они ненавидят вас: ибо они бесплодны! У
них холодные, иссохшие глаза, перед ними всякая птица лежит ощипанной.
Подобные люди кичатся тем, что они не лгут: но неспособность ко лжи еще
далеко не любовь к истине. Остерегайтесь!.. Застывшим умам не верю я. Кто
не умеет лгать, тот не знает, что есть истина".

Как странно было это хриплое камлание Заратустры после ясного и
чистого голоса настоящего мыслителя!..
Он ничего подходящего не нашел у Шопенгауэра, - и не удивительно, ибо
в "Афоризмах житейской мудрости", по признанию самого автора, речь шла,
более, о том, как обучиться искусству "провести жизнь по возможности
счастливо и легко". И ничего не обнаружилось в "Новом Завете", хотя
"Апокалипсисом" он зачитался, как вдруг зачитываются стихами ("...пятое -
сардоникс, шестое - сардолик, седьмое - хризолиф, восьмое - вирилл..."). И
в Платоне - тоже не нашлось ничего, и, естественно, у Джорджа Беркли...
Зато Барух Спиноза не подкачал.

"Теоремы Этики, доказанной в геометрическом порядке":
"Теорема 26. Вещь, которая определена к какому-либо действию,
необходимо определена таким образом Богом, а не определенная Богом сама
себя определить к действию не может".
"Теорема 27. Вещь, которая определена Богом к какому-либо действию,
не может сама себя сделать не определенной к нему".

Аминь! К этому нечего было добавить. Да и времени не оставалось уже:
захрипел под окнами Ларискин "запорож" - ночь кончилась, оператор вернулся
домой, и надо было срочно убирать всю эту груду мудрости на полку, и
прятать дневник, и делать вид, что зачитался титаническим творением
соцреализма - романом "Щит и меч" (о котором злые языки говаривали, что
подан он был в редакцию под названием "Счит и мечь")... Даже и помыслить
было страшно - объясняться с Лариской насчет Предназначения,
Предопределения и Руки Судьбы...
Иногда любить значит - молчать.

3
В декабре Лариска легла на сохранение.
Целый день они проторчали в больнице, пока улаживались бесконечные и
бессмысленные формальности. Лариска была сосредоточена и молчалива. Он
чувствовал себя виноватым, тужился ее отвлечь и развлечь, трепался, как
юный ухажер, - суконно и бездарно, Лариска улыбалась иногда через силу, но
думала о своем.
Возвращался он уже в темноте. Мягкий снег медленно падал в свете
фонарей. Мир был тих и пуст. Мир был чист и добр, от людей в нем остались
только тающие цепочки следов на свежем снегу. А внутри себя он ощущал
неприятную тишину и гнетущую пустоту, в которой плавало нечто лохматое,
многослойное и противное, как китайский чайный гриб. Он робко попытался
разобраться, но ничего, кроме многослойного унылого и упрямого
неудовольствия, внутри у себя не обнаружил.
Он понял, что ему решительно не нравится больница, в которую легла
Лариска. Конечно, было очень удобно, что больница совсем рядом с домом -
пять минут неспешной ходьбы, - но ведь это была больница, в которой умерла
мама. И хотя Лариску положили в совсем другой, новый, корпус, он все равно
вспоминал, не мог не вспоминать, мамину палату - огромный зал, тесно
уставленный койками, ДЕСЯТКАМИ коек, и растопыренные скелеты
многочисленных капельниц, торчащие по всему залу, как некие тощие
металлические кактусы, и равномерное гудение-бормотание-бурчание множества
голосов, и влажную пахучую духоту, и женские лица, лица, лица, равнодушно
обращенные к нему... И этот же зал в утро смерти... почему-то пустой -
десятки пустых, разобранных коек... почему? Почему всех убрали (и куда?)
из этой палаты, где ночью произошла смерть?.. Может быть, так у них
принято? Вряд ли... Он отогнал это неуместное сейчас воспоминание и
заставил себя думать о другом.
Он честно признался себе, что ему не нравится в этой ситуации ВСЕ.
Все происходящее было неудобно и малоприятно, и не обещало впереди ничего,
кроме бесчисленных хлопот и осложнений. И то, что Лариске, все-таки,
поздновато рожать: не девочка, за тридцать пять уже, а если быть точным,
то все тридцать восемь. (Наверное, именно поэтому и идет все не гладко, и
боли эти ее, и угроза выкидыша - да и вообще, куда это годится: первые
роды в тридцать восемь лет!) И то, что зачатие получилось
незапланированное, дурацкое и, скорее всего, по пьяному делу - ему даже
казалось, что он помнит, как все это произошло - после Ларискиного дня
рождения, надрались и дали себе волю, как молодые... (Тоже между прочим,
ничего хорошего - пьяное зачатие...) И вообще, не хотел он этого ничего,
не готов он к этому был совершенно, и не собирался даже готовиться - чего
ради?.. Ну, не люблю я детей! Или скажем мягче: равнодушен. И даже
брезгаю, если уж на то пошло: пеленки, распашонки, вопли, сопли,
болезни... А если врач окажется прав и их, действительно, будет двое?..
Тут самое гадкое, что ведь и не скажешь об этом никому и никому не
пожалуешься. Особенно Лариске. Она-то, видимо, решила раз и навсегда. Или
сейчас или - уж никогда больше.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130