Королеву, например, рассказал он,
генеральному конструктору, повезло гораздо меньше: ему сделали - по поводу
пустяковой операции, между прочим, - такую же анестезию и с тем же
парадоксальным результатом, но растерялись и откачать не сумели,
распустяи, академики... Тут к Станиславу наведался, лично, майор Черный и
прекратил этот поток разглашений. Он отослал анестезиолога заниматься
делом, а сам вручил Станиславу на память два здоровенных - с лесной орех -
черно-зеленых камня из его, Станислава, желчных протоков и с удовольствием
расписал, каков был у Станислава воспаленный его желчный пузырь (с бутылку
ноль-семьдесят пять) и что со Станиславом обязательно произошло бы, если
бы с операцией затянули еще хотя бы на часок...

Через месяц они уже скромно праздновали возвращение Станислава к
пенатам. Виконт с Лариской наслаждались хванчкарой под божественную
яичницу по-сельски, а Станислав хлебал слабый куриный бульон и заедал его
сладким сухариком, очень, впрочем, довольный, что снова дома и все ужасы
позади.
- А ты там - в авторитете, - сказал он Виконту между прочим.
Виконт очень удивился.
- Где? - спросил он, задирая брови.
- Ладно, ладно... Темнило гороховое. В Академии, где.
- Тебе показалось, - небрежно сказал Виконт и тут же попросил Лариску
организовать еще порцию яишенки. Когда Лариска вышла, он сказал с упреком:
- Охота тебе языком зря трепать.
- Ладно, ладно. Темнило. Не буду. Однако же, хрен бы я выкарабкался,
если бы не ты.
- Не преувеличивай, - сказал Виконт строго. - Ты лучше обрати свое
внимание: это был двадцать четвертый случай, не так ли? Или я неправильно
считаю?
- Правильно, правильно...
- И прошел ты по самому краю, насколько я понял доктора Черного, так?
- Инда и за край слегка заехал. Слегка!
- Преклоняюсь, - сказал Виконт. - Но скажи мне: неужели у тебя нет
никаких соображений по этому поводу?
Тут вошла Лариска со сковородкой - спросить, сколько Виконту делать
яиц, и они заговорили о яичнице и том, чем она отличается от омлета.

Соображений не было. Станислав пытался рассуждать примерно следующим
образом. Если ПРЕДНАЗНАЧЕНИЕ реально существует, оно должно проявляться
либо в сфере МОГУ, либо, как минимум, в сфере ХОЧУ.
МОГУ. Могу работать с любым ПэЭлом, с любым БЭЙСИКом, на ассемблере,
в машинных кодах (не говоря уже об АЛГОЛе, ФОРТРАНе и прочих древних
языках). Приходилось работать на МИНСКе, на БЭСМе, работаю на IBM-ке,
полагаю, что могу работать вообще на любой ЭВМ. Могу водить автомобиль.
(Чинить автомобиль - не могу). Могу писать стихи для стенгазеты и для
Лариски, вообще любые "прикладные" стихи, например, рекламные. Видимо,
могу писать романы - не хуже других, но, надо полагать, и не лучше.
Вообще, видимо, не дурак, но этого так мало! Нет абсолютно ничего такого,
что я могу делать лучше всех или хотя бы лучше многих... Мрак. Туман.
Полная неопределенность. А точнее - полная определенность: "взвешен, и
найден легким"...
ХОЧУ. Господи, да ничего особенного я не хочу! Ну, хочу, что-бы
напечатали роман. Но если не напечатают, тоже не удавлюсь, не затоскую, не
запью... Ну, хотел бы создать собственный язык программирования... с
Ежеватовым хотел бы поработать так, чтоб он вдруг похвалил... Господи, да
мало ли чего я хочу, но это все мелочи, это все если и важно, то важно для
меня - исключительно и только для меня. Нет ничего такого ни в умениях
моих, ни в желаниях, ни в намерениях, ради чего стоило бы ОБЕРЕГАТЬ и
СПОСОБСТВОВАТЬ...
"Взвешен, и найден легким".

Правда, были еще ОЗАРЕНИЯ. Или ЗАТМЕНИЯ. Это уж - как угодно.
Размышлять на эту тему было, скорее, неприятно, но однажды он, все-таки,
заставил себя это свое свойство проанализировать. Анализировать оказалось
так же неприятно, как вспоминать какой-нибудь свой давний провал, или
срам, или срамной провал. Какую-нибудь ослиную неуклюжесть при амурном
ухаживании. Или позорный ляп на экзамене. Или постыдную ретираду при виде
уголовных рож на ближних подступах... Хотя на самом деле ничего такого уж
позорного в озарениях-затмениях не было. Скорее уж, наоборот. Но все-таки
это было что-то вроде припадка, о котором потом ничего толком не можешь
вспомнить, кроме ощущения бешенства и дикой неконтролируемой ненависти...
Впервые это, кажется, случилось еще в школьные времена, либо в самом
начале студенческих, когда Виконт со своим идиотским высокомерием зацепил
за живое какого-то чудовищного жлоба, пахана, уркагана, и тот, притиснув
маленького кучерявого сильно побледневшего Виконта в угол (дело
происходило в трамвае), принялся, урча невнятные угрозы, бить его по
глазам кожаной перчаткой, причем второй громила, ничуть не менее жуткий,
стоял тут же рядом и равнодушно смотрел в раскрытую дверь на проносящиеся
пейзажи. Публики в трамвае было полно, но никто и пикнуть не посмел, все
старательно делали вид, что ничего не происходит. Это длилось секунд
десять, Станислав оцепенело смотрел как ходит по бледному Виконтову лицу
коричневая облупленная перчатка, и тут затмение наступило... или,
наоборот, озарение, ибо он вдруг ясно понял, что надлежит делать... Виконт
рассказал потом, что выглядело это жутковато. Станислав издал тоненький,
на самой грани слышимости, визг, прыгнул сверху, на спину, на плечи, на
голову пахану, как-то страшно ловко, по-звериному, запрокинул ему
нестриженую башку и несколько раз, не переставая визжать, укусил его в
лицо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130