Как с
ними быть? Зачем они? На что имеют право? И - имеют ли? Что полагается
человеку просто и только за то, что он человек? Не жук, не лягушка, не
лось какой-нибудь, а - человек?
Лосю, например, ничего не полагается за то, что он лось. В лучшем
случае - соли ему насыпать в деревянный желоб, чтобы посолонцевал. А
человеку? Хлеб, соль, покой? Уважение? За что? А - по справедливости...
А что это вообще такое: справедливо устроенный мир? Это мир, в
котором ВСЕМ ХОРОШО? Однако же, что это за справедливость: когда хорошо и
трудяге, и бездельнику, и тому, кто дает другим много, и тому, кто вообще
ничего не отдает (не может, не умеет, не хочет), а только берет? Каждому
по труду? Но если труд твой - со всем его пОтом, надрывом, с кровавыми
мозолями - НИКОМУ не нужен? (Классический пример - адов труд графомана или
- труд Сизифа). Ничего тебе такому не давать? Сизифу этакому. Но ты же
РАБОТАЛ, работал КАК ПРОКЛЯТЫЙ!.."
Все было правильно. Но - не интересно. Ему не было сегодня до этого
никакого дела. Какая, в самом деле, может быть на свете справедливость,
если одно-единственное слово, сказанное сгоряча, сжигает целый город
добрых отношений... Спать пора, вот что, хоть завтра и свободный день...
Но прежде, чем идти спать, он включил настольную лампу и несколько
секунд сидел неподвижно, глядя в раскрытый форзац своего "Счастливого
мальчика" с собственной фотографией на весь разворот. Радовался чудной
золотистой бумаге и значительному лицу своему с горькими брыльями - не то
пророка, не то американского генерала. И прикидывал: чего бы ей такого
написать?.. Он плохо думал о ней только что - несправедливо, обидно и
жестоко - и теперь чувствовал себя виноватым. Надо бы что-нибудь теплое.
Смешное. Что-нибудь такое, чего еще никому не писал... И чтобы она
расхохоталась...
Он вдруг вспомнил надпись, которую сделал Лариске на своей фотографии
минский таксист. Сто сорок пять лет назад. В позапрошлом существовании.
Когда все еще были живы, молоды и незнакомы. Когда все еще было впереди, а
позади пока не было ничего... Таксист - лихой, только что из армии, с
чубчиком, с прозрачными глазами ласкового негодяя, Жора, - написал
молоденькой, заливающейся смехом Лариске:
Пусть милый взор твоих очей
СкользЯт по карточке моей
И может быть в твоем уме
Проснется память обо мне.
Это было то, что надо. Самое что ни на есть ТО. И обязательно - с
сохранением особенностей правописания.
Не оценит, с сожалением подумал он, карябая золотым "паркером" по
роскошной бумаге. Не в коня корм. Э-хе-хе-хе-хе, а я так люблю, когда она
хохочет...

3
Он лежал на спине с закрытыми глазами и вполуха слушал, ее щебетание.
Это была обыкновенная милая чепуха - что-то там о макияже (половины слов
он не понимал), о хулиганском Тимофее (Тимофей тоже все это слушал и время
от времени гавкал и бухал из-под кровати, словно отругивался), о
дядь-Шуре, который опять приставал насчет дачи в Усть-Луге... У нее всегда
была в запасе масса замечательно пустяковых сообщений, восхитительно ни к
чему не обязывающих. Потом она спросила:
- Ты меня не слушаешь?
- Еще как слушаю, - возразил он. - "...А я ему тогда сказала
честно..." Что ты ему сказала честно? Напрямки, так сказать. Резанула
правду-матку. По-нашему, по-стариковски.
- Да ну тебя.
Он не возражал. Хорошо было лежать с закрытыми глазами под ее
кружевной шалью, пахнущей тонко и сладко, и ничего не думать, и ничего не
видеть. Засыпать.
- О чем вы так долго совещались? - спросила она. - Или - нельзя?
- Отчего же. Можно.
- Я почему спрашиваю: ты какой-то выжатый сегодня. Как лимон.
- Грейпфрут. Гораздо вкуснее. Но - старый. Горьковатый.
- Не хочешь рассказывать?
- Не очень. Надоело. О Николасе опять.
Она хмыкнула, и он посмотрел на нее сквозь прижмуренные веки. Она
озабоченно морщила малозначительный свой лобик, и это делало ее
трогательно-некрасивой.
- Чего вам от него надо - я никак не пойму? Он что, выдает
какие-нибудь ваши тайны?
- У нас нет тайн. Выдавать нечего.
- Тогда что же? Выступает против вас?
- Против меня.
- Ну да? Вранье. Он же тебя обожает.
- Обожал когда-то.
- Все равно. Он честный. Он не станет про тебя врать.
- А он и не врет...
Как ей объяснить это? Она никак не способна была понять, хотя и
пыталась самым честным образом: читала все газетные вырезки про его
выступления, и все его статьи в "Обозревателе", и смотрела видеозаписи. Ее
совершенно сбивало с толку то обстоятельство, что он никогда не врал. Он
рассказывал правду, одну только правду, хотя и не всю правду. Он умел это
делать. Он был профессионал, профессионал-самоучка. "Мои встречи с
Хозяином". Забавные случаи. Поучительные истории. Заметки к портрету
Великого Человека. Великого? Великого, великого, - без всяких сомнений
Великого... Но при этом, когда он выступал, скажем, перед алкашами, перед
Партией, скажем, Любителей Пива, он рассказывал им, какой утомительно
нудный и высокомерный трезвенник этот Хозяин. А выступая перед
трезвенниками, с веселым смехом и тонко разыгранным комическим огорчением
- о единственном известном ему (и всему миру) случае, когда Хозяин
перебрал малость джину с тоником и оскорбил действием британского
культурного атташе... (А теперь вот: "Может ли поссориться Станислав
Зиновьевич с Виктором Григорьевичем?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130