<Неожиданное всемогущество
и безнаказанность за убийство, - писал Тэн, - чересчур креп-
кое вино для человеческой головы: головокружение наступает
быстро, перед глазами появляются красные круги, и от исступ-
ления человек доходит до жестокости>.
В подобных случаях на сцене появляются самые зверские
страсти; даже в цивилизованном человеке просыпается мгновенно
свирепость, и чтобы объяснить это явление, нам почти против
воли приходится обратиться к гипотезе Барбаста и Лаверня: что
в человеке просыпается врожденное стремление к убийству себе
подобных, скрытое подобно огню, находящемуся под пеплом, но
ожидающее только искры, чтобы, вспыхнув, проявиться наружу.
Понятно, что этому-то мы и должны сверх внешних, выше-
означенных причин - приписать преступления толпы. Потому
что, если описание человеческого характера, сделанное Серги,
имеет твердое основание, а не представляет из себя простого
уподобления, то очень логично и естественно допустить, что са-
мые низкие слои характера подымаются наверх, когда психоло-
гическая буря совершенно переворачивает наш организм.
Однако то, что какой-нибудь человек, в особенности человек
народа, которого долгие века цивилизации приучили к состра-
Преступления толпы
данью, делается в одно мгновение неограниченным властителем
и в тоже время палачом, - не проходит для него безнаказанно.
Хотя его и толкает на преступление просыпающийся в нем ди-
кий инстинкт, хоть он и возбужден против своих жертв, нанося
им оскорбления и несправедливости, но при всем том он смутно
чувствует, что совершает какой-то необычайный поступок, и
душа его, подобно Макбетовой, <полна скорпионов>.
<Несмотря на это, он, благодаря страшному противоречию, не
поддается полученной в наследство гуманности, которая в нем
возмущена: она удерживает его, он раздражается еще больше, и
чтобы ее потушить, у него нет других средств, кроме одного -
<упиться ужасами>, прибавляя все новые убийства, так как
убийство - особенно в том виде, в каком оно им совершается,
т. е. при помощи холодного оружия и над беззащитными - произ-
водит в его животной и нравственной машине две необычайные
и потрясающие ее эмоции: с одной стороны чувство всемогущест-
ва, которым можно злоупотреблять, не подвергаясь никакому
контролю или опасности для собственной жизни, - и с другой -
чувство разнообразно совершаемого кровавого убийства с его по-
стоянным. аккомпанементом: судорогами и криками>.
Так писал Тэн; но не всегда человек поступает вопреки внут-
реннему голосу, советующему ему быть гуманным и сострада-
тельным; не всегда бывает, что человек уступает инстинкту че-
ловекоубийства.
Если верно, что толпа совершает подчас такие жестокости, ко-
торые никогда даже не снились самому пылкому воображению, но
также истинно и то, что иногда она не совершает многих чудо-
вищных преступлений, даже будучи в состоянии их совершить.
Рядом со слепой, жестокой, неукротимой, потерявшей всякое
чувство справедливости, находящейся в состоянии буйного умо-
помешательства толпой - существует толпа, которая не перехо-
дит через известные границы, которая раскаивается, совершив
какое-нибудь преступление, и следует советам того, кто желает
водворить в ней спокойствие.
Доказательством этому может служить история всех револю-
ций, как больших, так и малых, как политических, так и рели-
гиозных и экономических, и это разнообразие в манифестациях
С, Сигеле <Преступная толпа>
весьма ясно указывает на то, что причиной преступлений толпы
бывает не одно только внушение, влияние численности и нрав-
ственное опьянение, являющееся результатом победы атавизма
над медленным, вековым трудом воспитания.
Существуют другие причины, имеющие начало в том, что
каждая толпа имеет свой особый состав; что люди, ее состав-
ляющие, обладают самыми разнообразными характерами, буду-
чи подчас глубоко честными, а подчас увлекаемые к преступле-
нию собственной своей природой.
III
Прежде всего мы займемся толпой, которая с поразительной
быстротой переходит к самым жестоким и ужасным поступкам.
Никакие эпизоды не могут быть лучше тех, которыми изобилует
французская революция. Народ был тогда диким зверем, нена-
сытным в своей жажде к грабежу и убийству. Никто не мог
обуздать своей ярости; видя подачку своему кровавому, жесто-
кому инстинкту, всякий остервенялся все более и более.
Но одно ли только влияние численности и пробуждение ин-
стинкта к человекоубийству толкали его на самые ужасные
крайности? Вправе ли мы сказать, что народ, состоящий из
честных крестьян и рабочих, может обратиться сразу в чудовище
испорченности? Нельзя ли с большей вероятностью утверждать,
что к тому примешиваются, развращая его, все те индивиды,
образующие социальные подонки, которые при каждом возму-
щении или мятеже выходят из кабаков и других подозритель-
ных мест, где они обыкновенно скрываются, подобно тому, как
от возмущения воды в пруде показывается на поверхности его
вся, находящаяся на его дне, грязь?
<В спокойное время, - говорит Карлье, - когда усмиренные поли-
тические страсти не штурмуют каждое утро власть-имущих,
полицейская администрация пользуется нравственной властью
над содержателями всяких подозрительных мест, фланерами,
бродягами, вообще над всеми подонками общества, - властью,
которая несколько сдерживает последних. Всю жизнь свою они
Преступления толпы
скрываются, и приближение полицейского агента обращает их в
бегство. Но пусть только начнет просыпаться общественное
мнение;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113