А, понял! Дело в том, что я совершил прыжок во времени. От
Земли до Хайна расстояние двадцать световых лет, от Хайна до Оллюль --
пятьдесят, от Оллюль сюда -- семнадцать. Из-за прыжков во времени
получается, что я прожил вне Земли всего семь лет, а на самом деле я родился
там сто двадцать лет назад.
Уже давно, еще в Эренранге, он объяснял мне, как сокращается
протяженность времени в межзвездных кораблях, которые летят почти так же
быстро, как свет от одной звезды до другой, но я как-то не соотнес этот факт
с протяженностью человеческой жизни или с жизнями тех, кого космический
путешественник оставляет на своей родной планете. Для него всего несколько
часов на этом невообразимом корабле, летящем меж звезд, равны целой жизни
тех, кого он оставил дома; его близкие стареют и умирают, успевают постареть
и их дети... После долгого молчания я сказал:
-- А я считал изгнанником себя.
-- Вы стали им ради меня, я -- ради вас, -- ответил он и засмеялся.
Легко прозвучал его радостный смех, нарушив тяжелую тишину. Эти три дня,
после того как мы вышли из ущелья, были наполнены тяжелым трудом и не
слишком приблизили нас к конечной цели, но Аи больше не впадает в уныние,
как не лелеет и чрезмерных надежд, и ко мне он теперь относится значительно
терпимей. Возможно, его организм с течением времени освобождается от
наркотиков, а может быть, мы просто приспособились друг к другу, 1 научились
вместе тащить одни сани?
Весь сегодняшний день мы потратили на спуск с базальтового лба, на
который вчера целый день взбирались. Из долины ущелье казалось вполне
хорошей дорогой, ведущей прямо на Ледник, но чем выше мы поднимались, тем
больше попадалось каменистых осыпей и огромных скользких валунов, подъем
становился все круче, так что иногда даже и без саней мы не могли сразу
преодолеть его. Сегодня мы снова спустились к самому основанию моренной
гряды, в каменную долину. Здесь ничего не растет. Скалы, щебень, валуны,
глина, жидкая грязь. Один из языков Ледника протянулся сюда, за пятьдесят
или сто лет дочиста обглодав земные "кости"; исчезла сама плоть планеты, как
и ее травяной покров. Поднимающийся из бесчисленных фумарол дымок сливается
над землей в тяжелую, медленно ползущую пелену. В воздухе пахнет серой.
Примерно -- 100, ветра нет. Небо покрыто тучами. Надеюсь, что не будет
сильного снегопада, пока мы не выберемся из этого зловещего места между
фумаролами и языком Ледника, который уже виден в нескольких километрах к
западу. Похоже на широкую ледяную реку, стекающую с плато меж двух вулканов,
накрытых шапками испарений и дыма. Если мы сумеем спуститься на Ледник со
склона ближайшего вулкана, то, возможно, путь на сам ледниковый щит будет
значительно легче. К востоку от нас ледяной язычок поменьше стекает в
замерзшее озеро, но не прямо, а извиваясь, и даже отсюда видны в его
поверхности глубокие трещины; нам, с нашим теперешним снаряжением, по такой
поверхности не пройти. Мы договорились попробовать добраться до Великих
Льдов по ледяной реке меж двух вулканов, хотя для этого сначала придется
идти на запад, и мы, таким образом, теряем по крайней мере два дня пути:
один -- чтобы добраться до сползшего ледяного языка, второй -- чтобы
восстановить прежнее направление.
Оппостхе Терн. Начался незерем 9. При нем двигаться
вперед нельзя. Оба весь день проспали. Почти полмесяца мы без устали тащим
сани; сон пойдет нам на пользу.
Отторменбод Терн. Незерем. Выспались. Аи научил меня играть в
го; у них есть на Земле такая игра; играют на расчерченной квадратиками
доске маленькими камешками. Прекрасная игра и очень трудная. Он шутит,
говорит, камешков для игры в го здесь более чем достаточно.
Он уже неплохо приспособился к холоду, а если соберет все мужество,
перенесет его не хуже снежного червя. Странно видеть, как он кутается в
хайэб и плащ с поднятым капюшоном, когда и мороза-то еще никакого нет, но,
когда мы впрягаемся в сани, особенно при солнце и не слишком пронзительном
ветре, он вскоре тоже снимает плащ и даже начинает потеть, как и мы.
Постоянно спорим по поводу печки: ему все хочется включить ее на максимум, я
же предпочитаю минимальный нагрев. То, что приятно одному, тут же приводит к
воспалению легких у другого. Так что мы придерживаемся золотой середины: он
дрожит от холода и согревается только в спальном мешке, а я, если залезаю в
свой, купаюсь в поту, но, если учесть, откуда мы оба попали в эту
маленькую палатку, которую нам придется не так уж долго делить, в целом мы
уживаемся вполне хорошо.
Гетени Танерн. Пурга прекратилась, небо ясное. Ветер стих.
Термометр весь день показывает около -- 100. Мы разбили лагерь у самого
основания западного склона ближайшего к нам вулкана: на моей карте Оргорейна
он обозначен как Дремегол. Его дружок, тот, что на том берегу ледяной реки,
называется Драмнер. Карта очень плохая; например, к западу отчетливо видна
высокая вершина, на карте даже не отмеченная; масштаб совершенно не
соблюден. Жители Орготы явно не слишком часто посещают свои знаменитые
Огненные Холмы. В общем-то, здесь действительно нечем особенно любоваться,
разве что величием природы. Сегодня прошли пятнадцать километров, дорога
очень тяжелая, сплошные камни. Аи уже спит. Я порвал связку на стопе -- как
последний дурак дернул ногу, застрявшую между камней. Весь день хромал.
Ночной отдых, надеюсь, залечит.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111