Охваченный такими мыслями Кямиль-бей перестал интересоваться бумагами, оставшимися ему от предков и часть из них отнес адвокату. «Делайте с ними, что хотите», — сказал он.
— Надо приступить к переводу «Дон-Кихота». Больше ничего не остается.
— Вы что-то сказали?—не поняла Нермин.
Кямиль-бей взглянул на жену. Говорить о «Дон-Кихоте» с утра, едва проснувшись... Она права, есть чему удивляться... Взяв руку Нермин, он как обычно поцеловал ее палец с перстнем.
— Привести Айше?—спросила Нермин.
— Не надо, я ухожу. Вы удивлены, не правда ли? Я давно хотел перевести «Дон-Кихота» Сервантеса, «Кандида» Вольтера, «Фауста» Гете, «Идиота» Достоевского, «Привидения» Ибсена, Эдгара По... Диккенса... или нет, лучше после «Дон-Кихота» — «Путешествия Гулливера»...
— Вы устанете...
— Наоборот... Я устаю от безделья. Безумно устаю. Надеюсь, вы не сердитесь на меня, моя дорогая?
— За что же?
— Ведь я оставляю вас одну...
— Нет. О чем вы говорите? Вы же никуда не выходите.
— Я предлагал вам нанять служанку.
— Плохая служанка принесет больше хлопот, чем пользы. Придет весна, подумаем...
— Смотрите, не утомляйтесь... Правильно ли я делаю, что берусь за перевод «Дон-Кихота»?.. Стоит ли?..
— Вам лучше знать.
Кямиль-бей встал, быстро оделся. Переводить «Дон-Кихота» он задумал давно и кое-что уже подготовил. Редчайший, очень старинный экземпляр этого произведения на испанском языке, много французских неанглийских переводов ждали в его библиотеке, когда он приступит к работе. Еще в Испании, уступая желанию своего друга, любителя
литературы, он сделал несколько набросков перевода.
После завтрака Кямиль-бей взял словари, энциклопедию и принялся за дело. Прежде всего он решил написать предисловие, в котором собирался дать краткую биографию Сервантеса и подробно осветить его творчество.
Некоторое время он работал с вдохновением. Фразы как бы сами ложились на бумагу. Но затем работа пошла все медленнее, труднее, и наконец он совсем перестал писать. Это произошло не потому, что у него не хватило материала, наоборот, о Сервантесе Кямиль-бей знал так много, что мог написать книгу больше самого романа. Ему вдруг показалось, что лучше всего отказаться от предисловия и непосредственно приступить к переводу... Разве нуждаются Сервантес и его роман в предисловии?
Падал мокрый снег. Мир для Кямиль-бея ограничивался тем, что было видно в окно. Голые, обнаженные деревья. Случайно взглянув на лежащую перед ним бумагу, он увидел то, что машинально на ней начертил... На большом листе было нарисовано два дерева. Итак, вся его энергия ушла не на перевод, а на рисование... Уж не в искусстве ли заключается его спасение от угнетающего чувства безнадежности и пустоты?
Уставший, но примиренный с самим собой, Кямиль-бей уселся поудобнее в кресло и стал думать о величайшем искусстве — живописи. «Дон-Кихот» Сервантеса и другие произведения, ждавшие своей очереди, были забыты.
— Мир, видимый из одного окна... Но иногда и этого мира человеку бывает достаточно... Так же, как порой нас вдохновляет всего лишь одно четверостишие...
Кямиль-бей снова поднял голову. Мраморное море заволоклось туманом. Нет, это не туман, море курится, словно кратер вулкана. Точно разгневанное животное, обрушивается природа на человека всей своей тяжестью. Становится страшно. Такой страх Кямиль-бей испытывал, глядя на мрачные картины немецких художников, изображающие бесконечные черные тучи.
С трудом освободившись от охватившего его настроения, Кямиль-бей внимательно посмотрел на свой рисунок. Деревья казались странно живыми, и не просто живыми. Это были ужасные создания, обладающие, как и человек, всеми пятью чувствами. Одно молодое, другое старое, но оба полные страсти и коварства. Нижняя часть стволов словно клубок змей, корни вцепились в землю с ненавистью, завистью и злобой, ветви в неистовстве царапали небо...
«Так вот почему бог накрепко приковал деревья к земле!— подумал Кямиль-бей.— Ведь иначе невозможно было бы сладить с ними». Он вспомнил о деревьях-паразитах, живущих соками других растений, о старом дряхлом платане на Дворцовой площади, на ветвях которого когда-то висели отрубленные человеческие головы.
Кямиль-бей перевернул рисунок и вздрогнул. Он увидел, что ничего от этого не изменилось. Небо показалось ему прозрачной землей, а земля мрачным небом. Деревья по-прежнему крепко цеплялись корнями за землю!
Внезапно вместо любви к растениям он почувствовал к ним отвращение. Да, у него расшатались нервы. Его преследовали какие-то кошмарные видения — признак уныния, безнадежности, депрессии.
Быстро взяв новый лист бумаги, Кямиль-бей нарисовал другие деревья, молодые побеги. На этот раз он овладел своими нервами. От возбуждения лицо его порозовело, дыхание участилось. Карандаш быстро бегал по бумаге.
Целый час он энергично работал с вдохновением и любовью. Затем он отодвинул от себя рисунки и, прищурившись, посмотрел на них.
Слава аллаху, кошмар прошел. Первый рисунок как бы выскользнул из его сердца, вышел случайно из-под руки, словно порядочный человек подумал о грязном, бесчестном поступке. Природа не могла и не должна быть такой коварной, такой опасной и враждебной по отношению к человеку.
Никому ничего не сказав, чтобы не нарушить охватившего его настроения, Кямиль-бей поднялся наверх, в чулан, достал бумагу для рисования и карандаши, лежавшие в одном из чемоданов, и все снес в свой кабинет. С тех пор он работал ежедневно. Он создал прекрасный мир, героями которого были деревья. Но почувствовав, что никогда не сможет достичь в этом мастерства, он переключился на миниатюру.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106