— Доброе дело! В этом ящике из-под изюма столько недозволенных бумаг, что за них можно повесить сто таких кахведжи, как ты.
— Ну уж извините! Меня не повесят. Еще не свили для меня веревки, господин начальник. Ты спросишь, почему? Да потому, что я ни в чем не виноват. Я не знал, что в ящике. Грех падет на его голову! Вижу — солидный господин. «Ты с «Гюльджемаля?» — спрашивает. Разве я мог соврать на пристани? Меня там все знают. «Ну, с «Гюльджемаля». Что тебе надо?» — говорю. «У меня посылка в Инеболу. Не успел на почту сдать». Подумал я, подумал и решил: не на руках же придется ее тащить. «Гюльджемаль» — большой парохбд, брошу под койку и довезу. Почему не довезти? Как бы ты поступил на моем месте? Ответь мне, положа руку на сердце. Если бы ты сошел на берег за покупками и тебя попросил твой брат по религии взять маленький ящик, ты отказался бы? Меня он не знает. Он полагается на мою совесть. Мы тоже люди, эфендим. Мы же мусульмане.
— Ах ты, ослиная голова! Ты, кажется, хочешь, чтобы я похвалил тебя?
— Вот видишь, господин начальник, ты тоже не сказал бы: «Нет, не возьму». Ну, и я не мог отказать. Только я раскрыл рот, чтобы сказать «хорошо», как меня схватили за шиворот и приволокли сюда.
— Кто его знакомый? Знакомый в Инеболу? Назови!
— Клянусь аллахом, господин капитан, мне даже пикнуть не дали, не то что спросить. Он тоже не успел ничего сказать. Ведь вот он... перед тобой. Если имеет хоть каплю совести, пусть скажет правду. А если я вру, может дать мне в морду. Я готов понести наказание... Ну и старая же я кляча! Сколько лет прожил на свете, но такой подлости еще не видел. Полицейские оторвали меня от работы. Я кричу им: «Подождите немного! Ящик стола открыт... Деньги боцмана при мне... Дайте рассчитаться... Что вы толкаетесь? Веры что ли у вас не осталось?» Ничего не слушают!—Рамиз неожиданно повернулся к Кямиль-бею, скривил лицо и начал умолять: —Ноги твои целую, ага-бей. Ведь я хотел тебе добро сделать, в чем же мой грех? Гяуром я стал, что ли? Скажи им правду. Сын дома голодный останется. Не идти ведь жене работать к чужим людям. Что тебе от того, что меня накажут? Пусть отсохнут мои руки, если я вру...
— Замолчи! — прервал его следователь. — Отвечай на вопросы! Уж не воображаешь ли ты, что я поверю твоим сказкам? Знаю я вас!
— Клянусь верой, что не вру!.. Чтоб я ослеп, чтоб мои глаза не увидели больше света!.. Согласился по одной только доброте. Эх, бродяга!—сокрушался Рамиз-эфен-ди, обращаясь к самому себе. — Тебе ли проявлять доброту? Разве он тебя знает? Или знает твоего отца? Почему это он вдруг захотел всучить тебе несколько окка изюма? Должен же ты был понять, что тут что-то неладно. Подвели меня, господин начальник. Я ничего не понял. Ловко меня провели! Ну уж теперь хватит, поумнел. Будь спокоен, при случае отомщу тебе. — Он с презрением посмотрел на Кямиль-бея:—Да, бей ли ты? Эфенди ли? Впрочем, какая бы ты ни была холера, а знай, что говоришь. Мы тоже дети своих родителей, тоже правоверные. Не стыдно тебе губить бедного человека, чтобы спасти свою шкуру? Сегодня живешь, завтра умрешь. Я не посмотрю, что у меня жена, сын... Подумай о будущем. Ведь когда-нибудь мы выйдем отсюда. Я тебя, подлец, проучу, если попадешься мне на свободе! Меня все зовут «смелый, смышленый Рамиз». Вот и все мое показание!
Он говорил так убедительно, так ловко играл свою роль,что Кямиль-бей готов был поверить: перед ним настоящий стамбульский бродяга. Но ведь Недиме-ханым рассказала ему, что Рамиз-эфенди учитель и бывший офицер.
— Значит, отрицаешь?—спросил следователь, зевая от скуки.
— Как это отрицаю? С самого утра рассказываю все как было...
— Хорошо... Ночью встретимся. А ты пиши. Пиши, что на очной ставке с Кямиль-беем кахведжи Рамиз все отрицал. Заявил, что не знает Кямиль-бея, а ящик взял у него из доброты. — Следователь снова посмотрел на Рамиза.— Я записываю. Запишу все, что ты сказал. Потом будешь раскаиваться, но будет поздно, не поможет. Лучше говори правду сейчас. Скажешь правду, тебя отпустят.
— Эфенди-агабей, да знай я хоть что-нибудь, неужели не сказал бы? Почему ты так говоришь? Мы люди честные. Клянусь аллахом! Еще ни один человек не осмеливался назвать Рамиза лжецом. В моем квартале меня каждый знает. — Голос его дрогнул. Поискав привычным жестом подол фартука и не найдя его, он вытер глаза рукой.— Клянусь честью матери!
— Подлец! — заорал следователь. — Вон отсюда!.. Подожди. Подпиши протокол!
Когда Рамиза увели, следователь сокрушенно покачал головой и спросил у писаря, который час. Кямиль-бей посмотрел на свои часы.
— Без пяти пять, — сказал он.
Капитан забеспокоился и приказал писарю:
— Сбегай посмотри, ушел ли его превосходительство. Он хотел видеть показания. Наверное, мы уже опоздали.
Он встал и прошелся несколько раз взад и вперед по комнате. Лениво поворошил дрова в печке, дошел до двери, вернулся к столу. Видно было, что дело не кажется ему серьезным, он просто выполнял приказ начальства.
Когда писарь возвратился, следователь все так же нехотя сел на свое место.
— Его превосходительство ушли, — доложил писарь.— Говорят, что, может быть, зайдет вечером. Приказали подготовить показания не позже чем к завтрашнему утру.
— Кто из старших офицеров дежурит?
— Кажется, майор Бурханеттин-бей.
— Отлично! Наверное, и ты устал. Ну ничего, потерпи, остался один кучер. Допросим его и закончим...
— Слушаюсь, эфендим!
Кучер, пожилой и туговатый на ухо, никак не мог понять, что здесь происходит, и был в полной растерянности. Голос следователя гремел как гром, и это никак не вязалось с его хилым видом.
— Я тебе глаза выколю, старик!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106