Но ведь армия распалась, а генералов много. Как же они могут дать мне дивизию?
— Что же теперь будет?
— Не волнуйся, они найдут выход.
— А сделают вас, бейим, командиром дивизии?
— Безусловно.
— Тогда пока не соглашайтесь, отказывайтесь.
— Буду отказываться. А ты вот что скажи, Ибрагим. Поедешь со мной, когда меня назначат командиром дивизии? Я тебя возьму к себе ординарцем, станешь сержантом.
— А куда мы поедем?
— В Гейве.
— Это где же? В Румелии?
— Какая там Румелия, дурень! Оттуда до вашего Чан-кыры рукой подать... Разве не слышал? Между ними только Болу. Болу — Анкара — Чанкыры...
— Тогда... Тогда поеду!—Ибрагим задумался.— Но я ведь не сержант?
— Это дело мое. Если согласен, то уже теперь можешь готовить сержантские нашивки.
— Спасибо, бейим! Пусть аллах будет доволен тобой. Даже наш лысый Муртаза и тот стал онбаши . А я здесь засох. Спасибо...
— Но пусть этот разговор, Ибрагим, останется между нами. Об этом никто ничего не должен знать.
— Неужели я не понимаю? Разве можно об этом говорить? И мы, бейим, научились сохранять тайну... Деревья заговорят, а я нет.
— Молодец!
— Командиром полка тоже неплохо, бейим. Но это ваше дело, я только говорю, потому что командовать полком все же лучше, чем сидеть здесь... Что еще прикажете?
Кямиль-бей с трудом сдержал себя, чтобы сразу же не приступить к исполнению плана, зародившегося во время этого разговора. Но поспешность могла вызвать подозрение у Ибрагима. Сделав вид, что не расслышал вопроса, он развернул газету и стал читать.
«Преступление в Аксарае. Преступник, убивший своего товарища из-за десяти курушей, еще не арестован... Предполагают, что в деле замешана женщина».
Как только Ибрагим вышел, Кямиль-бей отложил газету. Он больше не сомневался в том, что стал практичным человеком. Ведь сумел же он наладить отношения с различными людьми, использовать их для своего дела. Если его ложь не раскроется, Ибрагим сделает для него все, что ему будет нужно. А если ложь раскроется... Ну что ж, он ничего не теряет...
«Молодец Кямиль!» — мысленно похвалил он себя и с иронией подумал: «А чем бы теперь занимался первый секретарь посольства в Риме?»
Наш посол в Мадриде Рыфкы-бей — дай аллах ему здоровья— был странным человеком. Он коллекционировал мундштуки и собрал их около четырех тысяч, хотя сам не курил.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Последние сомнения солдата Ибрагима в том, что Кя-миль-бей — сын паши, рассеялись. Это не ложь. Так утверждал писарь, а писарь слышал, как Бурханеттин-бей сказал: «Если человек глуп, ему не поможет и то, что он сын паши. Напрасно только губит себя».
Солдат Ибрагим уже два года служил в тюрьме надзирателем. За это время он перевидал много обвиняемых, узнал о таких нелепых обвинениях, что нисколько не удивился аресту человека только за то, что тот отказался от должности командира полка. Да что там командира полка! Если верить писарю, Кямиль-бею предлагали гораздо более высокую должность.
«Откуда тебе знать? Может быть, человек не принимает даже должности главнокомандующего. Молодец, ей-богу! Настоящий мужчина!»
Крестьянин Ибрагим считал, что горожане бывают героями в двух случаях. Во-первых, если они не придают никакого значения жалованью, и, во-вторых, если под пыткой осыпают грязной бранью мать и жену сержанта Аб-дульвахаба. Он на всю жизнь запомнил изречения сельского ходжи Хатиба: «Турок теряется, когда перестает получать жалованье. Его может исправить только дубинка». Хорошо, если Кямиль-бей не обращает внимания на жалованье. Такие всегда доверяют свой кошелек ординарцу. Но ты, Ибрагим, будешь тратить его деньги по совести! Ведь он никогда не требует сдачи. Должно быть, его отец в свое время нажил достаточно. Разве израсходуешь все?
Единственное, что смущало Ибрагима и чего он никак не мог понять,— это знакомство такого знатного человека с каким-то шутом, как он называл Рамиз-бея. Три дня тому назад Кямиль-бей попросил его устроить ему свидание с Рамиз-беем. Он сказал, что хочет кое-что сообщить домой. А из дому якобы пойдут к падишаху и добьют-
ся для него должности командира дивизии... «А что, если мне пойти самому,— думал Ибрагим,— в свободный день? Нет, нельзя. Рамиз-эфенди старше моего отца, ему лучше знать, что говорить. Но почему же его арестовали?» Ибрагим раздумывал над просьбой Кямиль-бея три дня и наконец решился. Рано утром он вбежал в камеру.
— Быстрей, бейим! — тихо сказал он.
— Что случилось?
— Он вышел по нужде.
— Кто?
— Ну, этот, черноглазый шут... Черный...
— Рамиз-эфенди?
— Уж этого я не знаю... Быстрее... Говорите, что хотите...
Кямиль-бей схватил мыло.
— Спасибо... Спасибо...— благодарил он Ибрагима, ища салфетку, которой пользовался вместо полотенца.
— Возьмите кувшин,— поучал его Ибрагим.— Остановитесь у крана и делайте вид, что моете руки. Если кто появится, я начну кашлять. Сержант Абдульвахаб чуть не выбил глаза этому бедняге. Так его обработал, просто ужас!
«Так обработал! Просто ужас! Так обработал!»—слова эти сверлили мозг Кямиль-бея, пока он шел до уборной. Он шел на свидание с человеком, перенесшим пытку. Кямиль-бею было стыдно, что его не пытали.
Первое, что ему бросилось в глаза, были белая фланелевая рубашка с двумя заплатками и торчащие худые плечи. Умывающийся человек издавал странные, свистящие звуки. Казалось, что его била дрожь. Деревянные башмаки на его ногах почти развалились.
— Да пошлет тебе аллах здоровья! Рамиз-эфенди поднял голову и со свистом выдохнул
воздух. Левый глаз у него заплыл огромным синяком. Темное худое лицо стало похоже на морду одноглазого щенка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106