Кямиль-бей вернулся в камеру, кипя от гнева, как вулкан накануне извержения. Оставшись один, он почему-то вспомнил о женщинах, обманывающих своих мужей. Он знал несколько таких женщин. Они были разных национальностей, принадлежали к разным классам общества. На первый взгляд их характеры и причины, побуждавшие их к изменам, тоже казались разными, но всех их объединяла общая черта — распущенность. Они подло наслаждались своим предательством и были так глупы, что не понимали, как сами себя унижают. Имея с ними дело, Кямиль-бей, утолив страсть, каждый раз испытывал отвращение. Такое же отвращение питал он и к писателям, которые в своих романах старались оправдать измены.
Кямиль-бей вспомнил фразу, сказанную польской графиней, когда они сидели в одном из парижских кабаре, о женщинах древнего Рима: «Женщины отдавались носильщикам паланкинов, желая лишь одного: как можно больше запачкаться...»
Конечно, во всем этом есть и вина мужчин. Печальнее всего то, что, совершая подлость, люди называли это любовью. Может быть, именно поэтому и опошлены так слова: «Я люблю тебя». В проституции, какой бы она ни была и кто бы ею ни занимался — мужчина или женщина, в чем бы она ни проявлялась — в половой связи или в вопросах чести, всегда кроется подлость.
Кямиль-бей вспомнил влажные от слез глаза жены и с нежной благодарностью поцеловал свою ладонь, словно там еще сохранилось тепло ее рук. Хотя Нермин совсем не знала жизни, она всегда могла постоять за свою честь и за честь мужа, никогда не давая ни малейшего повода для ревности и подозрений.
Как она была поражена! Только теперь Кямиль-бей понял, что, скрывая от жены свою деятельность, поступал глупо, даже жестоко. Он не имел на это права. Ведь не воровством же он занимался. Он должен был все рассказать ей, убедить ее, заставить согласиться с ним. Возможно, она не поняла бы... Почему? Ведь Недиме-ханым поняла... Ее нельзя было впутывать в такие дела? Но ведь она все
равно впуталась. Избавить левый глаз от беды, в которую попал правый, возможно, лишь завязав его черной повязкой. Неужели в течение стольких лет чаршаф выполняет роль этой черной повязки? Неужели он сделал женщину каким-то неполноценным придатком мужчины?
Кямиль-бею захотелось написать Нермин. Привычным жестом он поискал во внутреннем кармане пиджака автоматическую ручку, но вспомнил, что ее забрали у него вместе с другими вещами.
Безнадежно взглянув на дверь, он в сотый раз прочел написанные на ней мелом слова: «У любви в плену томиться тяжелее, чем в тюрьме...»
В этих написанных на двери словах таилась правда. Да, во что бы то ни стало надо рассказать Нермин обо всем, а также о своей большой любви к ней и поблагодарить ее за любовь к нему. Ему захотелось написать пылкое любовное письмо, письмо юноши к молодой девушке.
Сердце его было полно любви. Он лег на койку и стал обдумывать письмо к жене. «Любимая моя, дорогая жена, прежде всего разреши мне поцеловать твои руки, прошу простить меня...» Кямиль-бей жалел, что у него нет ни огрызка карандаша, ни клочка бумаги. Мысли его разбегались. Вместо того чтобы обдумывать письмо, он представил себе запечатанный конверт, как этот конверт попадает в сумку почтальона, как почтальон стучит в дверь особняка... Нермин в красном свитере стоит у печки, возле нее Айше с покрасневшими от слез глазами... Нермин читает письмо... «Любимая моя, дорогая жена...»
«Нет, — решил Кямиль-бей. — Ведь такие письма в большинстве случаев сообщают о разрыве, их пишут тому, кого бросают». Сколько он ни думал, письмо не удавалось.
Наконец он пришел к заключению, что письмо ничего не объяснит Нермин. Нужны не только слова, но и голос, жесты, мимика, особенно взгляд и даже ласка. Разница в их положении тоже была против него. Арестант, целуя руку и объясняясь в любви, просит прощения у жены, с которой прожил семь лет, у матери своего ребенка. В своих письмах Жозефине из Италии генерал Бонапарт тоже просил прощения, но ведь они были написаны после одержанной победы. Чтобы просить прощения, не унижаясь, надо быть победителем.
Будь Айше не пять, а восемнадцать лет, он написал бы ей, рассказал о своем горе, попросил бы ее быть посредником между ним и матерью.
Нермин двадцать семь лет... Когда Айше будет восем-надцать, ей исполнится сорок один год... А ему—пятьдесят, и, может быть, он станет седым стариком... Возможно, тогда уже не нужно будет такое письмо.
Слава аллаху, что дети в возрасте Айше не страдают, как взрослые люди. Ему сказали, что она скучает по нему и часто плачет. Неужели она так горюет? Разве отец ей так же дорог, как сломанная новая игрушка?..
Промелькнула мысль: «Как хорошо быть отцом. Быть отцом — значит быть богом!» Он не помнил, где прочел или услышал эту фразу.
После рождения Айше Кямиль-бей часто думал об «Отце Горио», хотел перечитать эту страшную книгу, но не решался. Он помнил, какое тяжелое впечатление она на него произвела. Его охватило негодование и страх. Действительно ли любовь к ребенку может привести человека к такому ужасному положению, так унизить его? Разве ребенок, вернее, дочь, не имеет никаких обязанностей перед отцом?
У всех классиков есть общие черты. Как похожи друг на друга Достоевский и Бальзак! Не имеет никакого значения, что один русский, а другой француз. Произведения одного полны мрака, другого—света, но во мраке первого чувствуется свет второго, в свете второго — мрак первого. У того и другого герои много говорят о боге. Наслаждаясь творчеством человеческого гения, понимаешь, что бог создан человеком.
Айше — мое произведение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106