Но участившиеся аресты нагнали новый страх. Сложная политическая обстановка была настолько запутана, что людьми овладела тревога и полная неуверенность в завтрашнем дне.
Прошло немного времени, и те, у кого страх несколько рассеялся, стали недоброжелательно относиться к занятиям журналистикой Недиме-ханым. Кто-то написал по ее адресу два-три колких стишка, а некоторые злословили, говоря, что женщине, кричащей, как петух, надо отрезать голову.
Однако появление Кямиль-бея в качестве ее помощника, а также богатая и уютная обстановка редакции немало способствовали тому, что у журналистов исчезли всякие опасения. Поэты и писатели, газетчики и журналисты все чаще и чаще заходили к Недиме-ханым. Каждый из них, закончив работу, спешил в редакцию «Карадаи» и ждал там остальных. Среди гостей, писавших для газеты ежедневно, стали появляться и те, что выступали в ней со своими статьями один раз в неделю или в месяц, а также поэты, художники, композиторы. Они говорили: «Встретимся у Недиме?»; «Мы были у Недиме»; «Вы не были у Недиме?»
Сначала никто не оценил по достоинству молчаливого великана Кямиль-бея. Но, познакомившись с ним поближе, журналисты поняли, какую ценность представляет «Богатырь», как прозвал его Ахмет Расим. Они увидели, что за его скромностью скрываются обширные знания, огромная культура, что он настоящий художник и благородный, честный человек. Уважение к нему возросло. Недиме-ханым тоже больше не казалась им слабой, нуждающейся в опеке женщиной.
Входя в редакцию, Ахмет Расим-бей кричал с порога: «Ну, где же эта женщина? Где моя дочка Недиме?» А кто-нибудь другой, будучи немного навеселе, радостно
восклицал: «Ну, наконец-то, мы попали в текке... Приди на помощь, эй, Недиме-ханым!»
Чувствуя себя здесь очень спокойно и уютно, они читали новые стихи, повторяли старые газели, касыды, бейты, сочиняли злые пародии, устраивали дискуссии о науке, искусстве, политике.
Словно сговорившись, никто никогда не приносил с собой ни капли спиртного, но все приходили уже навеселе. Это была высшая дань уважения, которую работники Ба-быали способны были оказать женщине.
Недиме-ханым быстро привыкла к этим шумным мужчинам, пропахшим вином и табачным дымом. Сидя молча за столом, она добродушно посмеивалась и внимательно прислушивалась к разговорам. Временами она походила на парижанку, принимающую гостей. Благодаря этим собраниям Недиме-ханым узнавала множество анекдотов, воспоминаний, предположений, сплетен, которые затем рассказывала Ихсану.
Однажды, придя на свидание в тюрьму, она сказала мужу:
— Они не совсем нормальные люди. В них есть что-то необъяснимое. Их ум тоньше волоска, острее меча... Но только ум... В жизни они совершенно беспомощны. Почему?
— Потому что они не принимают активного участия в жизни... Если присмотреться к ним, легко заметить, что в любых вопросах, кроме литературы, они очень пассивны. На Востоке образованные люди находят большое удовольствие в словопрениях. Эти тоже не остановятся перед словом, за которое можно угодить на виселицу. Но если нужно будет кого-то ударить по голове палкой, которая у них в руках, они растеряются и оцепенеют от страха. В истории нашей страны слово всегда было опасным.
— Сейчас я все понимаю лучше. Наши люди умеют стойко переносить страдания, но не знают, как противостоять завоевателям, как воспитать в себе чувство ненависти... Знаешь, что сказал позавчера Ахмет Расим-бей? «Кажется, мы будем жалеть о временах Абдул Хамида!»3
— Не удивляйся! Абдул Хамид хоть не сносил одним словом голов своих визирей. Среди нас есть и такие, которые вспоминают времена Сулеймана...
— Ахмет Расам рассказал одну историю. Если до этого ему не приходилось испытывать мучений, в тот раз он испытал их с избытком.
— Что это за история?
— Его жена должна была родить. А так как ему запретили писать, у него не было ни гроша... В то время они жили где-то в Е-шилькёе. «У меня не было денег на дорогу, и я вышел из дому рано утром, еще до восхода солнца,— рассказывал он.— Светало. Пошли первые поезда. Шоссе тянулось вдоль железной дороги. При приближении поезда я прятался за кустарник, не хотелось, чтобы знакомые видели из окон вагонов, как я иду пешком... Один гяур был мне немного должен. Я собирался получить с него долг и попросить взаймы... На мусульман я не надеялся. Что касается газетных работников, то едва я входил в какую-нибудь редакцию, все убегали в уборную. И они были правы. Ведь за оказанную мне помощь ничего не стоило угодить в тюрьму. И вот я иду один... Проходит Поезд, я прячусь, как вор. Взошло солнце. Стало жарко. Пот лил с меня градом, и я положил на голову под феску платок. Я прошел Едикуле и вдоль трамвайной линии дошел до Аксарая. У меня уже не было сил идти дальше и не было даже двадцати пара, чтобы зайти в кофейню и немного отдохнуть... Раньше я не понимал, для чего на улице ставят колонки с водой. Оказывается, они очень нужны таким бродягам, как я, не имеющим гроша в кармане... В тот день я много молился за тех, кто устроил эти фонтанчики... Мне надо было пройти по улицам Ляле-ли, Финджанджилар, Мерджан и дальше через мост... К счастью, в кармане у меня было десять пара. Я отдал
их за переход через Галатский мост и, благополучно пе-реправившись через Золотой Рог, поднялся по Юксеккал-дырым к началу тоннеля. Я совсем выбился из сил. А тут еще увидел, что лавка знакомого гяура закрыта... Жалюзи спущены... Ужасно! Неужели у меня от слабости потемнело в глазах и мне это показалось? Или, может быть, сегодня воскресенье? Нет! Я хорошо знал, что — среда. Все лавки вокруг были закрыты. Оказывается, у гяуров какой-то праздник.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106