.. Поэтому в этих рисунках много печали. Печаль оттого, что либо опаздываешь, либо опережаешь время. Только совсем недавно я впервые начал испытывать радость жизни, я стал жить сегодняшним днем.
— Вашим друзьям-европейцам, должно быть, очень нравились эти рисунки?
— Возможно, я рисовал их для того, чтобы они понравились моим друзьям. Им понравились и рисунки и стихи из классической поэзии, которые я с таким трудом перевел.
— Постойте... Ведь это же Дон-Кихот! — воскликнула Недиме-ханым, быстро перевернув несколько рисунков.
— Да, у нас был друг — испанский принц, старый сумасброд. Увидев иллюстрации к сказкам, он стал настаивать, чтобы я сделал иллюстрации к Дон-Кихоту. Ну, я и попробовал. Их несколько.
— Очень хороши... Превосходны... Но, послушайте, ведь этот Дон-Кихот не испанский, а турецкий!.. Могу поклясться чем угодно! Посмотрите на Санчо Панса. Разве он не похож на деревенского имама, снявшего чалму? Аллах, да ведь... это же Насреддин-ходжа! Ну, конечно!
— Возможно... Разве это не один и тот же тип? Карагёз, Кавуклу в народном театре, Ибишь, Кельоглан, Санчо, Фигаро... — все они реалисты своего времени. То благородные и чуткие, то тираны... настоящие, реальные люди. Недавно я повел Айше смотреть Карагёза в нашей квартальной кофейне. Там все очень убого, страшный беспорядок, мебель и посуда поломаны. Мы знакомы с хозяином... Это один из верных читателей нашего «Карадаи».
Когда он сказал, что вечером будут показывать Карагёза, я решил обязательно послать туда Айше. Проводить ее было некому, и мне пришлось пойти самому. Очень странно выглядит кофейня, битком набитая детьми. Были и взрослые, вынужденные, как и я, сопровождать детей. Я опасался, что не выдержу в такой тесноте несколько часов, но время пролетело незаметно. Вы давно смотрели Карагёза?
— Лет двадцать назад.
— Обязательно выберите время и посмотрите. До чего же увлекательно! Я получил большое удовольствие. Наш постановщик Карагёза простой человек. Возможно, он не совсем хорошо произносит скороговорки, плохо бьет в бубен, его руки недостаточно ловко действуют палочками, видимо, днем он занимается тяжелой работой. Да и голос у него ужасный. Но все же, когда Канлы Нигяр кокетливо покачивалась, а Карагёз ронял свой колпак, я все больше и больше восторгался ими.
— Вы так рассказываете, что мне захотелось их посмотреть. Тебе понравился Карагёз, Айше?
Глаза у Айше загорелись.
— Понравился. Мы так смеялись. Как он бил... Карагёз страшный драчун... Он не может стоять спокойно... Он всех бьет. Он все изломал... всех избил... Папа хотел повести меня еще раз, но мама не разрешила. Она сказала, что мы наберемся там вшей.
Во время всего разговора Нермин чувствовала себя чужой в собственном доме. Она поражалась, как могут взрослые люди часами, не скучая, говорить о такой чепухе. Ей даже показалось, что они делают это, чтобы досадить ей. По ее мнению, муж вел себя как ребенок. Эти рисунки, которым сейчас придается такое большое значение, он в свое время сделал от скуки и безделья. Гостья просто проявляет деликатность, делая вид, что ее это интересует, а муж все принимает всерьез. А что можно сказать о Карагёзе, которого он так расхваливает? Ее муж, имевший такой успех в знаменитых гостиных и аристократических салонах Европы, сидит в квартальной кофейне среди грязных, невоспитанных детей и, громко смеясь, смотрит Карагёза! «Нехорошо быть с простыми людьми так близко!»— подумала она. И это отец семейства... Он потерял
все состояние, но вместо того, чтобы думать о будущем, искать какого-то выхода из этого тяжелого положения, занимается разной чепухой.
Недиме-ханым, Кямиль-бей и Айше встали, чтобы посмотреть картины наверху. Нермин удивленно взглянула на них. Когда муж спросил ее:—Разве вы не пойдете с нами?—она, улыбнувшись, ответила:—Идите без меня... Я уберу со стола и приду. Надеюсь, Недиме-ханым извинит меня.
— Пожалуйста... Но давайте уберем вместе. Разрешите?
— Нет! Что вы! Ведь это минутное дело... Мне будет очень неприятно.
Рисунки Кямиль-бея произвели на Недиме-ханым такое сильное впечатление, что она не обратила никакого внимания на холодную сдержанность Нермин.
Рабочий кабинет Кямиль-бея был полон книг в сафьяновых переплетах. Вместо вывезенного в редакцию большого письменного стола стоял маленький изящный столик в стиле Людовика XV. На стенах висели картины молодых европейских художников, слава которых росла с каждым днем. Все прошли в соседнюю комнату, окна которой были завешены плотными гардинами. Посреди комнаты стоял большой медный мангал. В углу небольшой диван, с разбросанными на нем вышитыми подушками.
На стене висел портрет Нермин, написанный маслом. Она была в длинном белом шелковом платье, в руках она держала веер из страусовых перьев, у ее ног лежала белая собака. У Нермин был рассеянный и немного высокомерный вид.
— Нермин очень неохотно позирует,— заметил Кямиль-бей.— Ей быстро надоедает. Я с трудом уговорил ее. Картину пришлось писать шесть месяцев.
— А это маленькая испанка?
— Она вела себя превосходно, когда я ее писал. Совсем не уставала. Правда, дочка?
— Я совсем не устаю.
Недиме-ханым поставила Айше рядом с одним из ее портретов. Шесть портретов девочки в толстых резных рамках были развешаны вокруг портрета матери. В разной одежде, разных позах, разные маленькие Айше... Первый портрет, который они рассматривали, был сделан пастелью. На нем смуглость девочки казалась прозрачной.
На портретах, написанных маслом, она переставала походить на призрак, приобретая теплые, сочные краски живого человека. Во всех портретах Айше, как и в портрете Нермин, чувствовалась безграничная нежность, жалость и горячая любовь художника.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106