Мы не знали, где горит. Но я невольно подумала, что, вероятно, турки уже начали жечь Стамбул, чтобы спасти Ихсана. Каждый раз, когда сторож ударял палкой, мне казалось, что вера моя в родную землю крепнет. В ту ночь я поняла, какую беспримерную верность и душевную твердость рождает борьба за правое дело вместе с известными и неведомыми товарищами. Этого я никогда не забуду. В ту же ночь я почувствовала горячее желание иметь старшего брата и была счастлива, что нашла его в Ниязи. Мой старший брат Ниязи-агабей!..
Печь затухала, ветер стих. Лунный свет преломлялся на оконных стеклах, как зеленый луч в воде. «Светает», — подумал Кямиль-бей. Он потянулся, радостно потер руки. «Да будет аллах доволен тобой, Ахмет!»—прошептал он.
Не встреться ему Ахмет тогда на мосту, он бы так и умер, не вступив в эту благородную борьбу... Ужасно! «Как бы я смотрел потом в лицо Айше? В лица всех Ай-ше! А если бы она спросила: «Папочка, где вы были во время освободительной войны?» Слава аллаху! Какое
счастье, что я не остался в стороне от борьбы. Ведь я мог даже не заметить, что запятнана моя честь, честь человека, гражданина, отца...»
Кямиль-бей улыбнулся, словно Айше стояла перед ним, протянул палец,зевнул и решил пойти спать. Он потушил лампу, и лунный свет залил комнату словно туманом. Кямиль-бей подошел к окну. В саду по земле вытянулись четкие тени деревьев. Вдруг он вспомнил, что сейчас идут ожесточенные бои в районе Эскишехира. Вот уже три дня, как греки перешли в наступление. Кямиль-бей беспомощно сжал кулак.
«Люди сражаются и умирают, а ты радуешься, что у тебя есть какое-то занятие! Что это за подлое разделение труда: люди умирают, а ты издаешь газету... Тьфу, черт возьми!»
Боясь разбудить Айше, он на цыпочках, как вор, поднялся наверх. Он презирал себя.
Утром Недиме-ханым встретила его вопросом:
— Ниязи-агабей не приходил?
Делая вид, что не расслышал, Кямиль-бей спросил:
— Что нового?
— Я ничего не знаю определенного, но все чем-то взволнованы. На пароходе кто-то сказал, что Эскишехир пал. Но куда пропал Ниязи?
Недиме хотела скрыть тревогу разговорами о Ниязи-агабее. Кямиль-бей попытался успокоить ее.
— Придет, не беспокойтесь, — сказал он.
— Он никогда так не задерживался. Уже десять дней, как его нет.
— Сегодня придет обязательно. Да еще и новости принесет.
— Слава аллаху!.. Но на этот раз я очень беспокоюсь. Все думаю, не арестовали ли его, не случилось ли с ним чего-нибудь? Ведь он живет совершенно один. Когда я видела его в последний раз, он был болен, сильно кашлял. Кто за ним посмотрит? Ихсан сейчас тоже один, но все же он не так одинок, как Ниязи-агабей... В тюрьме хоть стакан воды подадут. А у Ниязи совсем никого нет... И адрес свой он скрывает... Как бы его узнать?
— Не знаю.
— И никто не знает. Я несколько раз у него спрашивала. «Где вечером, там и утром», — отвечает он. Мне почему-то кажется, что он живет в каморке какого-нибудь медресе, где нельзя ни согреться, ни выспаться, ни посмеяться, ни даже поплакать. Там можно лишь зубрить коран, не понимая смысла его слов. Больше там ничего не сделаешь. Двор полон мусора. Ворота всегда настежь. Колонка без воды... Краны украдены... Возможно, в каком-нибудь углу стоит старый стол для омовения покойников и несколько полуразвалившихся гробов. На полу застывшие капли воска от свечей. На стенах вековая копоть от лучин. На окнах занавески из паутины... Неубранная постель. Маленький коврик для моления... Керосинка... Кастрюля... несколько книг... Под подушкой его любимый «кольт». Интересно, о чем он бредит, когда болен?
— Если он болен и за ним некому ухаживать, он, конечно, сообщит об этом. Ведь у него столько друзей... Ему скорее нужно жаловаться на излишек друзей, чем на одиночество.
Кямиль-бей приподнялся в кресле и прислушался к крику на улице.
«Победа... Победа!»
Быстро выскочив за дверь, он чуть не сбил с ног сторожа.
— Вот газета, бейим...
Недиме-ханым смотрела на дверь широко раскрытыми глазами. Губы ее побелели. Кямиль-бей внятно прочел:
— «В результате боев под Инёню греческая армия вынуждена была отступить на старые позиции, в район Бурсы. Сообщают, что греки понесли большие потери и бросили много военного имущества и снаряжения».
Не слушая дальше, Недиме-ханым бросилась к своему пальто. Одеваясь, она скороговоркой говорила:
— Дайте мне газету, ее надо немедленно отнести Ихса-ну...
— Я тоже пойду, — предложил Кямиль-бей. Недиме-ханым не ответила. Схватив газету, она быстро
вышла, даже не заметив, что Кямиль-бей идет следом за ней.
На улице они встретили английского сержанта. Указывая на него краем глаза, Недиме-ханым сказала:
— Как странно, что глупость носит форму! Того и гляди, по ошибке примешь ее за человека. Идемте скорее, дорогой!
В тот же день после полудня в редакцию зашли трое: один известный поэт и два начинающих.
Мастер слова, как всегда, был крайне возбужден, но сегодня и Недиме-ханым была сильно взволнована. Они почти в один голос спросили:
— Читали?
— Да, читал, — ответил известный поэт, садясь в кресло.
— Я больше не буду верить снам, бей-эфенди... Когда я не сплю и управляю своей волей, я же им не верю. Но как-никак, а все же поддаешься влиянию окружающей среды и ее предрассудков. Мне приснилось, что я тону в мутной воде, а ведь это предвещает неприятность. Вам удалось узнать подробности?
— Чего?
— Победы!
— Ах... Победы... Нет... Говорят, греки потерпели поражение.
Недиме-ханым удивленно и испуганно, ничего не понимая, широко открыла глаза. Разве этот человек не знает о радостной вести, о победе?
— Не говорят, а на самом деле потерпели поражение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106