на вопрос, что составляет объект
знания, кантианец или не может ответить ничего, или принужден сказать, что
знание может быть только знанием о познавательном процессе, так как оно ни в
коем смысле этого слова не может выйти за пределы самого себя и своих
интеллектуальных элементов.
Удручающая бедность построенного Кантом мира не бросается в глаза только
потому, что она чересчур велика и вследствие этого не реализуется в сознании
читателя. В самом деле, если интуитивизм (универсалистический эмпиризм) есть
истина, если правда, что сама жизнь, сами вещи, подвергаясь сравниванию,
становятся представлениями, суждениями, вообще знанием, то тогда понятно,
почему сторонники Канта не пугаются утверждения, что вся богатая жизнь
природы вокруг нас есть только наше представление: невольно следуя истине,
они вкладывают в это представление всю реальную жизнь и не замечают своей
ошибки, не подозревают, что, говоря в духе Канта о мире как представлении,
они должны были бы построить совершенно иную картину, чем та, какая нам
представляется в действительности. Мы полагаем, что нужно особенное
напряжение фантазии, нужна помощь каких-либо конкретных примеров, чтобы
изобразить мир, который соответствовал бы теории Канта. Прежде всего этот
мир лишен каких бы то ни было деятельностей, кроме деятельности рассудка,
складывающей ощущения в группы по определенным правилам. Когда волны
морского прибоя ударяются о прибрежные камни, листья деревьев трепещут и
шелестят от ветра, ястреб стремительно бросается с высоты вниз и разрывает
мирно воркующего голубя, во всем этом нет и тени действования, присущего
самим явлениям. Но откуда же является это сознание того, что вне меня живет
и действует? Ответ, что это сознание есть результат антропоморфизма, именно
привычки переносить деятельности, известные из внутреннего опыта, на
представления внешних вещей, не удовлетворителен для кантианца потому, что,
согласно теории Канта, никаких деятельностей своего я за исключением
познавательных синтезов мы не наблюдаем. Быть может, я в самом себе живет,
кроме познания, самыми разнообразными деятельностями, однако познать эту
свою жизнь оно не может: для самопознания я необходимо, чтобы эта жизнь
подействовала на чувственность я (на его восприимчивость), т.е. преломилась
и выразилась в виде безжизненных, разрозненных, пассивно данных чувственных
состояний, которые уже подлежат активному, однако чисто интеллектуальному
синтезу рассудка, превращающему их в представление о я. "Ведь душа, -
говорит Кант, - созерцает себя самое не так, как она представилась бы себе в
ее непосредственной самодеятельности, а сообразно тому, как она получает
воздействие изнутри, следовательно, не так, как она существует в себе, а
так, как она является себе"95. "Я не могу определить свое существование как
самодеятельного существа, но представляю себе только самодеятельность своего
мышления, т.е. деятельность определения, и мое существование всегда
определяется только как чувственное, т.е. как существование явления. Однако
благодаря этой самодеятельности мышления я называю себя интеллигенциею"96.
"Я существую как интеллигенция, которая сознает только свою способность
соединения"97.
Итак, наблюдая в себе жизнь воли и чувства, напр., хотение сыграть на
скрипке какую-либо пьесу, возникающее отсюда хотение купить ноты и ряд
деятельностей, следующих за этим, вплоть до эстетического наслаждения
музыкою, кантианец принужден утверждать, что и эта жизнь вся состоит из
чувственных данных, которые не находятся друг с другом ни в какой иной
связи, кроме связей, производимых рассудком.
Мало того, что Кант изгоняет из мира всякую деятельность, кроме
интеллектуального процесса связывания чувственных данных, он изгоняет также
из мира вообще всякое внутреннее содержание, а вместе с тем всякое
внутреннее отношение между его элементами; так оно и должно быть, если мир
явлений есть по содержанию груда чувственных данных. "Если я отвлекаюсь от
всех условии созерцания и останавливаюсь исключительно на понятии о вещи
вообще, то я могу отвлечься от всех внешних отношений и все-таки у меня
должно остаться еще понятие о том, что уже вовсе не есть отношение, а
отмечает чисто внутренние определения. На первый взгляд, отсюда следует
вывод, что в каждой вещи (субстанции) есть нечто безусловно внутреннее,
предшествующее всем внешним определениям"98. "Однако эта необходимость
основывается только на абстракции и не имеет никакого значения для вещей,
поскольку они даются в созерцании с такими определениями, которые выражают
только отношения и ничего внутреннего в своей основе не имеют именно потому,
что это не вещи в себе, а только явления"99. Совершенно такой же мертвенный
характер имеет и наша душевная жизнь, поскольку мы ее знаем. "Если жалоба:
мы не видим ничего внутреннего в вещах, должна обозначать, что мы
посредством чистого рассудка не можем познать, каковы в себе вещи,
являющиеся нам, то эта жалоба несправедлива и неразумна"; она неразумна
потому, что мы можем познавать вещи только с помощью чувств и даже "нам
совсем не дано наблюдать свою собственную душу каким-либо иным способом,
кроме созерцания нашего внутреннего чувства"100.
Неудивительно поэтому, что Кант утверждает, будто единственная
субстанция, которую мы можем себе представить, есть материя, и в связи с
этим он близок к утверждению (и даже должен был бы утверждать), что движение
есть единственная представимая для нас форма изменения101.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134