Если нам возразят, что этот пример не годится, потому что в нем речь идет об
эмпирическом синтезе, возникающем на почве уже существующего сознания, а
Кант говорит о трансцендентальном синтезе, впервые создающем сознание, то мы
опять ответим, что этим различением не уничтожается целиком значение нашего
примера: он во всяком случае показывает, что, насколько свидетельствует
опыт, бессознательность "моей" деятельности не служит еще достаточным
основанием к тому, чтобы она показалась мне при опознании ее
транссубъективною. Следовательно, наши противники, устанавливая свою
гипотезу, говорят не только о чем-то выходящем за пределы всякого опыта, но
еще и о чем-то не аналогичном никакому опыту. Им остается только прибегнуть
к последнему аргументу, считавшемуся самым сильным у сторонников
критического гносеологического метода исследования, именно утверждать, что
отвергающие их гипотезу отвергают единственное возможное условие
самосознания: в самом деле, самосознание возможно только в том случае, если
объект противополагается субъекту, мир не-я противополагается миру я, и
появиться этот объект ниоткуда не может, кроме как из досознательных
синтезов самого субъекта. Однако эта попытка спастись в сферу "единственно
возможных условий" принадлежит к числу плохих спекуляций: если пораскинуть
умом, то указываемое гипотезою условие окажется мнимо единственным; один из
возможных выходов указан выше, он дан в учении о непосредственном восприятии
транссубъективного мира.
Возможна еще одна попытка настаивать на том, что теория знания Канта
удачно справилась с элементом транссубъективности внешнего опыта. Можно
утверждать, что, по Канту, к сфере не-я относятся те образы, которые
отливаются в пространственно-временные формы и подчинены априорным синтезам,
те же образы, которые отливаются только во временные формы, а также те
образы, которые обладают пространственно-временными формами, но не подчинены
априорным синтезам, составляют внутренний мир. Сам Кант говорит, что
эмпирический предмет "называется внешним, когда он представляется в
пространстве, и внутренним, когда он представляется только во временных
отношениях"126.
Это выход из затруднения очень удачный: пространственный образ в самом
деле всегда заключает в себе нечто транссубъективное. Поэтому показать
ошибку, кроющуюся в этих рассуждениях, можно только доказав, что кантианец
должен разуметь под представлением пространства не совсем то, что разумеем
под ним мы, когда говорим, что в пространстве есть нечто транссубъективное,
принудительно навязывавщееся извне. К счастью, материалы для этого
доказательства найти нетрудно. Согласно учению Канта, эмпирический
пространственный предмет, стоящий передо мною в воображении, не заключает в
себе ничего транссубъективного и объективного: он может переживаться и
сознаваться целиком как нечто субъективное, как "мое" душевное состояние.
Пространство есть "субъективное внешнее представление", как выразился Коген
в своем сочинении Kants Theorie der Erfahrung127. Эмпирические "предметы, -
говорит Кант, - могут являться, не имея необходимого отношения к функциям
рассудка"; "разнообразное содержание представления может быть дано в
созерцании, которое только чувственно, т.е. не заключает в себе ничего,
кроме восприимчивости"128. Такое восприятие не имеет объективного значения,
т.е. не относится к предмету, целиком переживается как внутреннее душевное
состояние. Это прямо сказано у Канта следующими словами: "если из
эмпирического познания я исключаю всякое мышление (посредством категорий),
то у меня не остается никакого познания о каком бы то ни было предмете, ибо
через одно только созерцание ничего не мыслится, и присутствие этого
воздействия на чувственность во мне не создает еще никакого отношения
подобного представления к какому-либо объекту"129. Каким же образом из этого
представления может получиться транссубъективная вещь, т.е. что-то такое,
что не целиком относится мною к моему я и в самом деле чувствуется как
самостоятельное бытие? Очевидно, для кантианцев остается только один выход:
ссылка на априорные синтезы, на то, что присоединение их к пространственным
формам превращает субъективные картины моего воображения в предметы, как бы
действительно обладающие самостоятельным бытием, т.е. создает иллюзию
транссубъективности. Но мы уже показали, что априорные синтезы еще не могут
придать представлению характера транссубъективности, а потому и этот выход
для кантианцев закрыт.
Есть еще одно соображение, показывающее, что ссылки на пространственные
формы не достаточны для того, чтобы объяснить транссубъективность внешнего
опыта: некоторые переживания, совершенно лишенные пространственных форм,
живо чувствуются как нечто транссубъективное: таковы, напр., навязчивые
идеи, стремления, которые мы называли "данными мне" и т.п. Хотя это
возражение и косвенное, однако оно могло бы оказаться разрушительным, если
бы какой-либо кантианец попытался привести в согласие с ним "Критику чистого
разума". Для этого пришлось бы искать более общего основания
транссубъективности, чем пространственные формы.
Наконец, нам могут возразить, что Канту вовсе не нужно строить
транссубъективный мир: под объективностью внешнего опыта он разумеет только
отношение наших представлений к предмету, который остается X, а вовсе не
превращение самих представлений в транссубъективные предметы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134