В самом деле, признание
есть акт познающего субъекта; этот акт может быть или свободным, или
вынужденным извне. Но только в том случае, если в -этом акте чувствуется
принуждение извне, и притом не откуда угодно, а со стороны содержания
суждения, этот акт есть акт утверждения истины. Следовательно, истина
характеризуется не тем, что я признаю ее, а тем, что она как что-то внешнее
по отношению к моему я обязывает меня, вынуждает меня признать себя. Поэтому
гносеология должна интересоваться не актом признания, а теми свойствами
самого содержания суждения, благодаря которым суждение заставляет меня
признать себя. Но мы знаем, что содержанием суждений служат объекты, а
объекты суть не что иное, как сама наличная действительность, само наличное
бытие в его отношении к суждению. Следовательно, вопрос принимает следующую
форму: благодаря каким свойствам наличное бытие принуждает познающего
субъекта признать себя? Стоит только поставить этот вопрос, чтобы тотчас же
заметить, что в нем дан уже и ответ, если принять основные положения нашей
теории знания. Согласно этой теории, познаваемая действительность не
копируется, не воспроизводится судящим субъектом, а сама находится налицо в
акте суждения, входит сама в содержание этого акта; эта наличность бытия и
есть то, что заставляет познающего субъекта признать бытие; если познающий
субъект хочет истины, т.е. познания бытия, то он должен признать только то,
что ему дано в интуиции, что есть налицо и потому обязывает признать себя.
Сама по себе эта мысль проста и не требует дальнейших пояснений, но так как
она принадлежит к числу центральных пунктов гносеологии, то в связи с нею
возникает ряд вопросов, требующих разрешения.
Мысль, что истинность суждения основывается на наличности бытия,
принадлежит к числу наиболее распространенных. Она лежит в основе всех
учений, утверждающих, что истинное знание есть то, которое сообразуется с
действительностью. Однако в этих теориях она комбинируется с
компрометирующею и прямо уничтожающею ее предпосылкою разобщенности бытия и
знания, т.е. трансцендентности знания. В самом деле, если истинное знание
состоит в соответствии между представлением и бытием, то это значит, что в
представлении нет наличности познаваемого бытия, представление есть только
представление, а наличное бытие находится где-то вне интеллектуальных
процессов. Каким же образом при этих условиях бытие может стать критерием
истинности и потому необходимости суждения? Какое бы суждение мы ни взяли,
то, что в нем есть, не есть познаваемое бытие, следовательно, если уж искать
критерия, то скорее в обратном направлении: наличная в суждении
обязательность признания есть критерий бытия. Но этого мало, на этом пути
последовательно приходится прийти к еще большему развенчанию бытия.
Критическая философия показала, что трансцендентное знание невозможно, а
потому если даже и допустить, что наличная в суждении обязательность
признания есть критерий бытия, то все же из этого не следует, будто она есть
критерий бытия трансцендентного: то, что есть во мне, никак не может быть
абсолютным ручательством в пользу того, что находится вне меня и не дано
мне. Отсюда следует, что бытие, о котором мы узнаем в суждении, есть не что
иное, как словечко "есть" в суждении, присоединяемое нами как предикат к
тому сочетанию представлений, которое чувствуется как обязательное; это
бытие есть одна из категорий мышления: оно не есть содержание познаваемого
мира, и потому оно не входит также в содержание представлений о мире, оно
есть только форма познавания мира. "Я могу, - говорит Риккерт, - представить
краски, звуки и т.д., и если я обсуждаю их как сущие, то могу к ним в речи
добавить также слово "сущий", но представляемый сущий цвет и представляемый
цвет абсолютно тожественны. Слово "быть", следовательно, как представление
не имеет ровно никакого значения, или оно как представление равно ничему, и
только как составная часть суждения, т.е. утверждения или отрицания, оно
вообще приобретает смысл"264. Риккерт вкратце формулирует эти взгляды
следующим образом: "Развивая эти понятия, мы исходили только из того, что мы
ничего не можем знать о трансцендентном бытии, что нам ничего больше не
дается как содержание сознания и с ним чувство необходимости в суждении,
требующее от нас, чтобы мы признали его существующим. На двух положениях,
что процесс суждения не есть процесс представления и что "бытие" приобретает
смысл только как составная часть суждения, основывается все наше изложение.
Во всяком случае, мы стремимся к полному перевороту в общераспространенном
взгляде на познаваемое, по которому процесс суждения должен сообразоваться с
бытием; но мы стремимся к перевороту только потому, что обычное мнение
догматично и метафизично. Мы ничего не знаем о бытии, которое есть, не
подвергая его обсуждению как сущее, и никто ничего об этом не знает, если он
спросит себя серьезно, потому что как бы он мог знать, не обсуждая, и как он
мог бы рассуждать; не признавая при этом долженствования? Поэтому мы не
можем сказать, что так должно рассуждать, как оно есть в действительности,
но мы должны обратить это положение и утверждать, что действительно только
то, что должно обсуждаться как сущее, что, стало быть, логически
первоначально долженствование, а не бытие"265.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134