Синъити выбрал уединенную дорогу вдоль реки и собирался проводить Рэн до общежития. Но когда они подошли к висячему мостику, Рэн с капризной гримаской протестующе покачала головой. Они двинулись дальше, огибая скалы и спускаясь по насыпям, разделявшим поля, которые уступами сбегали к реке.
— Тебе тяжело стало жить в общежитии? Да? Рэн остановилась, повернувшись лицом к реке, и продолжала молчать, чуть приподняв плечи. Она печально стояла на камнях в своем белом коротком пальто и красной юбке.
Синъити чувствовал на себе ответственность за то, что Рэн перешла в общежитие. Поступок этот согласовался с его представлением о классовой морали, но треножная мысль о том, выдержит ли Рэн, заставляла Синъити страдать.
— Ты больше не можешь там оставаться? Рэн неопределенно качнула головой.
— Тогда что же?
Синъити снова пошел вперед, чувствуя, что Рэн крепко держится за его рукав. Он немного растерялся. Почему это у женщин такие сложные, непонятные чувства и переживания? И потом настроение у них постоянно меняется... Синъити впервые видел Рэн такой кроткой, присмиревшей. Никогда еще он не разговаривал с ней так легко и просто. Сейчас она казалась Синъити беззащитной, точно былинка у дороги.
— Нет, я знаю, тебе и в самом деле должно быть нелегко... Я-то, например, с детства ко всему привык,
поэтому мне было не так уж тяжело, а тебе, я думаю, даже к обедам в заводской столовой и то, наверное, трудно было привыкнуть...
Они подошли к насыпи, и Синъити первый уселся на землю в тени отцветающих вишневых деревьев.
— И тем не менее всё это — борьба... Синъити несколько раз пытался достать папиросы,
лежавшие в рукаве, но Рэн, поглощенная своими думами, крепко держалась за его руку и ничего не замечала. Мысленно она видела перед собой лицо Синобу Касуга, когда та замахнулась на нее щеткой, а сказанные ею слова: «Ни разу, небось, не пошла расклеивать плакаты!» — до сих пор отдавались жгучей болью в
сердце Рэн.
— Для того чтобы лучше и глубже проникнуться социалистическим сознанием, нужно самому узнать и испытать жизнь и борьбу рабочих...
Синъити не заметил, что при этих словах Рэн, еле сдерживая слезы, закусила губу. Ведь он говорил как раз о том, что ее мучило. Она выпустила, наконец, рукав Синъити, и он крепко сжал ее руку, смутно белевшую в вечернем сумраке.
— А ты и правда похудела...
Рэн припала к Синъити. Уткнувшись лицом в его колени, она содрогалась всем телом от беззвучных рыданий.
Обняв Рэн, Синъити смотрел на реку, которая стремительно бежала между отвесными берегами. Солнце уже закатилось, и в сумраке была особенно заметна белая пена разбивавшихся о скалы волн. Синъити ощущал сквозь ткань кимоно влажную теплоту мокрых от слез щек Рэн, он ломал себе голову и не мог понять,
отчего она плачет.
— Ты привыкнешь, скоро привыкнешь... — убеждал ее Синъити; больше он ничего не нашелся сказать. Заметив, что он всё еще обнимает Рэн, Синъити пришел в замешательство: должен ли он убрать руку, или нет, и как вообще ему следует вести себя? Рэн казалась такой беспомощной, такой простой, обыкновенной девушкой, что снова напомнила ему былинку у дороги. Он почувствовал, насколько она близка и дорога ему, и так расхрабрился, что готов был в этот момент заключить ее в свои объятия.
- И тогда ты станешь молодцом... когда справишься с этим...
Но Рэн страдала не только потому, что надо было привыкать к обедам в заводской столовой или мыть уборную. Гораздо тяжелее было перенести оскорбление. И еще тяжелее признаться себе самой, что оскорбление это было ею заслужено. Тяжело было признать те недостатки, которые она до сих пор не хотела замечать за собой... Самомнение, что-то похожее на заносчивость... Стремление постоянно командовать другими, делать всё по-своему... Одергивать тех, кто пытался воспротивиться этому...
Ее отношения с другими девушками складывались бессознательно, в силу привычек, привитых ей с самого детства. Теперь она чувствовала себя уязвленной, и это заставляло ее страдать.
— Слышишь?.. Ты справишься с этим... Уже осталось совсем немножко... — гладя Рэн по спине, шептал Синъити. — Ты перешагнешь через это, и тогда наша идеология по-настоящему войдет в твою плоть и кровь, и перед тобой откроется действительно новая дорога в жизни... Да, нужно себя перебороть... — Синъити вдруг замолчал, он почувствовал, что эти слова можно отнести и к нему. А он сам? Разве он уже всё преодолел? Ведь он только и знает, что переделывает и переписывает свое заявление о приеме в партию... И это несмотря на то, что обстановка становится всё более напряженной...
Рэн вдруг подняла голову и внимательно взглянула на Синъити.
— Тебе, наверное, противно смотреть на такую мещанку, как я?
— Почему?
— Потому что... — теперь она, потупившись, обеими руками теребила ворот его кимоно, но вдруг улыбнулась и быстро спрятала лицо на груди у Синъити.
— Полно, полно... Всё будет хорошо...
— Правда?
— Ну, конечно. Мне кажется, мы стали немножко умнее, да?
Прижавшись к его груди, Рэн, как ребенок, послушно кивала головой в ответ. Повинуясь внезапному порыву, Синъити обхватил плечи Рэн и потянулся к лицу
девушки.
— Знаешь, я, наверное, вступлю в партию... — слегка охрипшим голосом прошептал он. — Что ты на это скажешь? — «А ты? Ты тоже не отстанешь?» — означали эти слова. Рэн только кивнула в ответ.
— Что это, сон?
Очнувшись, Фурукава обвел комнату взглядом. Он был один. Но в комнате что-то изменилось. Нет стола Синъити Икэнобэ — он, вероятно, переехал куда-то — наверно, чтобы не беспокоить больного.
У постели Фурукава по очереди дежурили друзья.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113