на носу у нее блестели капельки пота, нижняя губа дрожала — казалось, что девушка вот-вот расплачется.
— Сейчас же ступай во двор и займи очередь! — распорядилась староста. — Я снесу твои вещи! Бери мой талон и займи места рядом! Да не копайся же ты, иди скорее!
Работницы жили по десять человек в комнате и старались подбирать себе соседок из своей деревни. Впрочем, после того как в общежитиях поселились девушки, пришедшие на завод по мобилизации, эта традиция была нарушена, так же как и все старые порядки на фабрике. Обычно на шелкомотальных фабриках рабочих нанимали по географическому принципу — так, на фабрике Кадокура преобладали работницы родом из Верхней и Нижней Инатани, из Кисотани и других окрестных деревень и поселков; однако немало было и таких, которые приехали из дальних районов — из Сарасина, из Ацутанака и даже из префектур Фукусима и Ниигата.
Сейчас всех работниц занимало только одно — получить от компании хотя бы часть заработанных денег и как можно скорее сесть в поезд. Они были убеждены в том, что завтра же здесь появятся американские солдаты и перебьют всех.
Даже старосты комнат поддались панике — образумить их было уже невозможно. Внезапно из одиннадцатой комнаты донеслись громкие крики:
— Что же теперь делать? Что же делать? Староста одиннадцатой комнаты Сигэ Кобаяси,ухватившись за дребезжащие сёдзи, крикнула на весь коридор пронзительным голосом:
— Девушки-и-и! Уже нет билетов! Теперь нам до завтрашнего вечера, говорят, не уехать!
И те, кто еще оставались в комнатах, и те, кто уже увязывали свои вещи в коридоре, услышав крики Сигэ, окончательно потеряли голову. Работницы из Инатани объявили, что пойдут пешком; девушки из поселка Ко-гата, находившегося за перевалом, решили пробираться напрямик через горы. А Сигэ Кобаяси, с растрепанными волосами, одетая в легкое летнее кимоно, подпоясанное одним шнурком и распахивающееся на груди, бегала по коридору, всхлипывала и кричала:
— Ой, что же мне делать! Что же делать? Мне ведь поездом — и то девять часов езды до дому!
И, словно по команде, со всех сторон послышались рыдания, крики, истерические вопли... Внезапно кто-то высоко поднял узел с вещами и швырнул его за забор.
— К черту всё это!
За первым узлом на улицу полетели другие. Работницы, не раздумывая, бросали за ограду узлы, гэта, корзины, шкатулки с рукодельем, словно это могло спасти их от угрожающей опасности.
Араки в сопровождении девушки поднялся на второй этаж, но никто не обратил на него внимания.
— Перестань, слышишь? Дура! Что ты делаешь? — Араки перехватил один из узлов. Девушка, у которой он вырвал узел, повисла на его руке. Араки пытался объяснить, что Сагара лжет, но работницы были настолько возбуждены, что ничего не хотели слушать; они уже не помнили, почему пришли в такое волнение. Араки успокоил какую-то совсем обезумевшую девушку, кое-как привел в чувство рыдавшую Сигэ Кобаяси, и в общежитии стало немного тише.
— Старосты, сюда! Старосты! Старосты!
Но растерявшиеся старосты прятались за спины товарок и испуганно поглядывали на Араки. Он топнул ногой.
— Старосты, выходи! Есть здесь старосты?
В пятнадцатой комнате вокруг старосты Хацуэ Яма-нака сидело несколько девушек. Здесь с самого начала переполоха царила полная тишина. Работницы, расположившись возле своих упакованных корзин, настороженно прислушивались. Хацуэ Яманака, высокая девушка, одетая в легкое кимоно и штаны из пестрой ткани, сидела, широко раскрыв глаза и плотно сжав губы. Хацуэ и всегда-то была скупой на слова, мо'лчала она и сейчас, но по всему ее виду заметно было, что она пытается побороть свой страх. Конечно, она, как и все работницы, не знала об истинном положении вещей, но одно было ей ясно: плачь — не плачь, криком делу не поможешь.
Хацуэ не отозвалась на голос Араки. Девушки из пятнадцатой комнаты, старавшиеся держать себя в руках, посмотрели на старосту, но у Хацуэ лицо словно окаменело, а глаза еще больше округлились.
— Зовут! — прошептал кто-то, и Хацуэ поднялась. Вместе с другими девушками она вышла в коридор.
Наконец кое-кто из старост комнат решился подойти к Араки, но ответы расстроенных, испуганных девушек были настолько сбивчивы и бестолковы, что Араки только раздражался.
— Так, ну хорошо. Сагара сказал, это понятно. Кому он это сказал? Где? — допытывался Араки.
— Сигэ-тян стала спрашивать, как будет с зарплатой... Ну и вот... — вытягивая губы, проговорила Фуми Ямамото.
Сигэ, самая старшая среди работниц, прямая, но не слишком сообразительная девушка, перебила ее:
— Кто это спросил «как будет с зарплатой»? Я? Странно от тебя, старосты, это слышать... Когда я пошла навестить нашу учительницу кройки и шитья и спросила у тебя, что же нам теперь делать, ты что сказала? А теперь сваливаешь на меня... — быстро заговорила Сигэ, блестя глазами и жестикулируя.
Араки в сердцах топнул ногой:
— Да я не о том спрашиваю. Что у вас тут вышло с зарплатой? Кто спрашивал о деньгах и у кого — вот о чем речь...
Фуми Ямамото, разинув рот, молча смотрела на Араки. Вдруг заговорила Хацуэ:
— Я спрашивала, в конторе. Араки повернулся к Хацуэ:
— Зачем ты ходила в контору?
— Узнать насчет зарплаты. Все беспокоились: заплатят, как положено, или нет... Ну, и назначили выборных. Мы и пошли впятером...
— Впятером? Кто же из вас ходил?
Работницы снова зашумели. Кто-то перечислял имена выборных, кто-то напоминал, что спрашивали не только о зарплате, но и о том, возьмут ли их обратно, если завод опять начнет работать, — все говорили наперебой, и Хацуэ, замолчав, предоставила рассказывать подругам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113