с озера Сува дул холодный зимний ветер. Но теперь, спустя три месяца после капитуляции, над фабричными трубами уже кое-где вился дымок. Это дымили трубы эвакуированных сюда заводов, которые, подобно заблудившимся путникам, не знали, смогут ли они вернуться обратно. Заводы изготовляли из остатков сырья кастрюли, чайники, сковородки. Дымили трубы и некоторых фабрик, возобновивших производство шелка. Как-то будет встречен этот шелк на рынках Америки, где так развито производство нейлона? Трудно было что-либо предвидеть, но правительство, потерявшее всякую ориентацию, распространяло слухи о том, что шелк найдет сбыт как продукт экспорта, — им можно будет расплачиваться за импортируемое из-за границы продовольствие. Фабриканты шелка, как всегда, уповали на правительственные ссуды.
— Далеко еще до завода «Токио-Электро»? — спросил солдат, останавливаясь на перекрестке у входа в маленькую писчебумажную лавочку.
— Да, пожалуй, еще с полкилометра будет. Идите
всё прямо и прямо и слева увидите высокие трубы,— ответила хозяйка, продолжая вязать и даже не взглянув на столь обычную теперь фигуру демобилизованного.
Солдат слегка дотронулся пальцами до козырька военной фуражки и опять зашагал, сгорбившись и так сильно наклонясь вперед, что полы его шинели почти касались земли.
Пыль, взметаемая ветром, осыпала солдата с головы до ног, мимо него с ревом проносились грузовики, а он всё шел, низко опустив голову. Его большие глаза казались безжизненными, щеки запали, нижняя губа бессильно отвисла. У кадыка болтался ремешок от фуражки.
Наконец впереди показались трубы, торчавшие над длинной черной оградой. Когда солдат приблизился к заводу «Токио-Электро», из проходной будки вышел секретарь деревенской управы Бунъя со своим неизменным стареньким портфелем под мышкой. Проходя мимо уставшего грязного солдата, он, вежливо поклонившись, приветствовал его.
Неизвестно, слышал ли солдат обращенное к нему приветствие. Ничего не ответив, глядя куда-то в пространство, он той же усталой походкой прошел прямо на заводский двор и опомнился только тогда, когда охранник, высунувшись из окошка проходной, окликнул его.
— Тебе куда надо, в отдел найма, что ли? — спросил охранник, разглядывая конверт, который, порывшись в кармане, протянул ему солдат. На конверте стоял штамп отдела личного состава главного правления компании «Токио-Электро».
— Я к мастеру Араки... к Араки из токарного цеха... Продолжая рассматривать и вертеть в руке конверт, охранник снял телефонную трубку.
— Фурукава... Ты, что ли, будешь Дзиро Фурукава?
Но солдат ничего не ответил. Он медленно опустился на свой рюкзак, который положил под окошком проходной, и, склонив голову на руки, со вздохом закрыл глаза.
Время от времени солдат чуть приподнимал веки, но его красные от переутомления глаза как будто всё еще видели сон.
Большинство рабочих завода Кавадзои было переве-дено в район озера Сува из Токио с завода Ои, также принадлежавшего компании «Токио-Электро». Всю свою короткую жизнь Фурукава проработал на заводе Ои. На этом заводе он прошел путь от ученика до квалифицированного токаря, но в ноябре 1943 года, как раз накануне эвакуации завода, был призван в армию и в начале 1944 года отправлен на остров Лусон. По дороге транспортное судно, на котором везли солдат, было торпедировано; взрывом Фурукава был выброшен в море. Судно береговой обороны подобрало его на второй день, и Фурукава отвезли в Манилу.
Полтора года солдат Фурукава фактически выполнял работу носильщика. Из Японии прибывали маленькие суденышки, груженные военным снаряжением. Суденышки приставали к берегам, и начиналась смертельно опасная работа по их разгрузке. Днем и ночью американские самолеты бомбили берег. Солдаты, как каракатицы, распластывались на прибрежном песке — не было ни траншей, ни укрытий, только и оставалось, что уповать на милость судьбы. Фурукава переносил через горные перевалы продовольствие и боеприпасы для частей, окруженных партизанами в Филиппинских горах.. Жестокая манильская лихорадка трясла его почти полтора месяца; всё это время он, больной, провалялся в палатке. Потом, по шею в воде, переносил военное снаряжение через местность, где было такое невероятное количество озер...
Когда война закончилась, Фурукава на американском судне вернулся в Японию. Завод Ои, на котором он раньше работал, сгорел, на его месте остался только исковерканный железный остов.
Однако у Фурукава было и другое большое горе. После апрельских налетов американской авиации район Фукагава в Токио, где был его дом, сгорел и превратился в груду развалин, а единственный родной Фурукава человек — его мать — пропала без вести.
Он разыскивал ее, наводил справки в районном муниципалитете, в полиции, справлялся у родственников матери, живших в районе Тиба, съездил в Нагоя, на родину покойного отца. В отделе личного состава главного правления компании, куда после эвакуации завода была переправлена учетная карточка Фурукава, он
узнал, что с апреля месяца никто не являлся за пособием, которое выплачивалось семьям призванных в армию... После этого у него не оставалось никаких сомнений относительно судьбы матери...
Солдат поднял голову, как будто силясь понять, где он, но тотчас же снова уронил ее на грудь. Казалось, он не отдавал себе ясного отчета, где находится — на Филиппинах или в Японии, кончилась ли война или еще продолжается...
Когда Араки торопливо пересек заводский двор и подбежал к Фурукава, солдат даже не заметил его.
— Фурукава? Неужто Фурукава? — Араки хлопнул солдата по плечу, вглядываясь в грязное лицо, наполовину закрытое руками.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113