— тотчас же откликнулся Бунъя. Он немного замялся, а затем, подняв глаза, добавил: — Нет, это и в самом деле будет отлично! Я обязательно приеду, если только вы соберетесь где-нибудь поблизости... Ладно? А то, пожалуй, билет на поезд слишком дорого обойдется...
Однако дело было не в билете. Бунъя смутился потому, что вспомнил о письме с приглашением вступить в социалистическую партию. Бунъя никогда не встречался с Сираиси, но знал о нем понаслышке, знал, что Сираиси — коммунист, долгое время находился в заключении и только из-за тяжелой болезни был во время войны освобожден из тюрьмы. Сираиси возглавлял коммунистическую организацию в районе, и нетрудно было себе представить, что эта «встреча друзей» фактически превратится в собрание, на котором будет восстановлена коммунистическая организация района.
Оказаться участником собрания коммунистов? Нет, это не беспокоило Бунъя, его только несколько смущала мысль о старике Сайто. Он, правда, еще не ответил на письмо, но это объяснялось той антипатией, которую он питал к подписавшему письмо Ногами—помещику из соседней деревни Хираяма. Хотя во время войны Ногами не высказывался как активный сторонник милитаристского правительства, однако ловко действовал через свою жену, возглавлявшую местную организацию «Патриотических девушек» — молодежную секцию «Ассоциации помощи трону». Поэтому он не только не подвергался гонениям, как Бунъя, но все годы продолжал оставаться членом управы префектуры. Всё это возмущало Бунъя, который был сверстником Ногами и хорошо знал его. Иное дело — старик Сайто; он не один раз выручал Бунъя в трудную минуту. Сайто пользовался в поселке всеобщим уважением, и если бы он стал уговаривать Бунъя, тому было бы очень трудно отказаться.
Но недаром Бунъя уже девятнадцатилетним юношей пришел к революционерам, недаром за эти годы он о многом передумал, познакомился с различными идеями, был свидетелем многих социальных потрясений. Бунъя рассуждал так: пусть это будет старая, пусть новая партия, но если она может помочь народу, если
она действительно является революционной партией, то для него не имеет значения, как она называется.
— Говорят, завод в Кавадзои скоро снова начнет работать... В вашем поселке есть рабочие с этого за-нода?— спросил Кобаяси, который, наконец, согласился остаться переночевать и уселся поудобнее. — На этом заводе должен, как будто, работать младший брат одного моего покойного друга, Фумио Араки. Если не ошибаюсь, его зовут Тосио. Я бы хотел пригласить его на наше собрание, да не знаю, где он живет.
— Ну, это мы устроим, — отозвался Бунъя, вспомнив о своих ученицах Хацуэ Яманака и Кику. — В поселке есть рабочие с этого завода, я и сам каждый день бываю по делам службы в Симо-Кавадзои. Я наведаюсь на завод и расспрошу там о нем...
Настроение у Бунъя теперь было прекрасное. Он сам принес из дома охапку хвороста, так как невестка Тидзу, взяв ребенка, ушла на праздник.
— Молодежь-то веселится! Еще бы, ведь целых десять лет не видели праздника, — с радостной улыбкой шептал он про себя, складывая хворост у очага...
О, вы всё цветете, вишни холма Кудан... —всхлипывала уже порядком заигранная пластинка. К потемневшему небу над окутанными туманом горами неслась мелодия, приводя в радостное возбуждение жителей поселка, собравшихся перед храмом Каннон.
Молодым парням было скучно слушать, как распорядители зачитывают суммы пожертвований, внесенных на праздник, и фамилии подписавшихся. Звуки джаза опьяняли молодежь, привыкшую только к военным песням да к военному горну, и теперь им хотелось толкаться, обниматься, кричать во всё горло... - Ладно, понятно! Давай скорее!
— Ого, ого-го...
Кривляясь, делая нелепые, смешные движения, парни с вызывающим видом подскакивали к стоявшим перед сценой крестьянкам. Девушки с визгом разбегались, веселое оживление всё усиливалось.
В ярком свете стосвечовой лампы, подвешенной к ветке старой криптомерии, люди казались веселыми и радостно возбужденными. Впереди на циновках разме-
стились старики и дети, за ними до самого каменного забора, на котором тоже устроились зрители, стояли и сидели на корточках жители поселка. Люди заполнили всё пространство перед сценой, так что задние ряды доходили до самой середины тутовой рощи. Влажные от сырого тумана листья деревьев блестели в электрическом свете как молодая, весенняя зелень. Лица и глаза присутствующих тоже словно помолодели.
— Будет дурака валять! Слезай со сцепы, хватит! На сцене какой-то парень в солдатской рубашке,
видимо, демобилизованный, покраснев от натуги, старательно выводил мелодию песни «Нанива-буси».
— Помолчи! Подумаешь, критик нашелся! Солдатик второго разряда! — раздался другой голос по адресу кричавшего.
Окончательно растерявшись от смеха, криков и аплодисментов, парень в солдатской рубашке, упираясь рукой в пюпитр, зажмурив глаза и встряхивая головой, продолжал петь, но его пение и в самом деле было больше похоже на жалобные крики слепого амма,1 чем на песню.
По бокам сцены спускался белый с красным занавес— обычно им пользовались во время спортивных соревнований в начальной школе — и висели листы бумаги, на которых были обозначены внесенные суммы денег. Имена всех влиятельных людей поселка перечислялись в подобающей последовательности, начиная с Кинтаро Торидзава, который «пожертвовал 300 иен», и кончая Тадаити Такэноути, «пожертвовавшим 30 иен».
Эта иерархия сказывалась даже в том порядке, в котором расположились перед сценой зрители. На возвышении, возле самой сцены, разместились все почтенные люди поселка во главе с председателем молодежной организации Москэ Торидзава и их семьи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113