.. У противоположной стены под окном была ниша,
в которой стояли жаровня, котелок и ведро. Питание в столовой было недостаточным; девушки старались раздобыть муку и другие продукты и готовили пищу в комнате.
— Право, ты уж извини меня за то, что я на тебя подумала... — энергично поворачивая жаровню, сказала Кику, обращаясь к Мицу Оикава, лежавшей в углу. Девушка казалась еще совсем слабой. Подложив под голову подушку, она молча смотрела в потолок.
— И стоит-то это пустяки — какие-нибудь четыре-пять лепешек. А только не иначе, как их украли! — ворчала Кику, доставая свою собственную муку и начиная приготовлять клецки.
При Хацуэ Кику бывала осторожнее в выражениях. Но характер у нее был такой горячий, что сдерживаться ей было трудно.
Славное яблочко, румяное яблочко... — Синобу Касуга, продолжая разглядывать себя в осколок зеркала, напевала. На ней был светло-зеленый жакет, на голове красовался алый берет; в комнате она считалась первой франтихой и «столичной штучкой».
Безмолвно синее небо...Синобу оборвала песню, встала и, раздвинув сёдзи, собиралась уже выйти из комнаты, как вдруг Кику, словно пение Синобу переполнило чашу ее терпения, запальчиво проговорила:
— Честное слово, прямо зло берет1 Уж я прослежу, честное слово, прослежу!
Синобу Касуга прислонилась к стенке и злобно взглянула на Кику Яманака. Девушки были одного возраста, только Касуга тоньше и стройнее. Она иронически усмехнулась, чуть вздернув свою хорошенькую верхнюю губку, и тряхнула завитыми волосами, выбивавшимися из-под берета.
— Ха...
Во время бомбежек Токио дом ее сгорел, и семья разбрелась по всей Японии. После окончания войны, когда завод временно прекратил работу, Синобу ездила чуть ли не до Кюсю, разыскивая неизвестно куда эвакуировавшихся родителей. В Токио она некоторое время пробыла в чайном домике и только недавно снова вернулась на завод.
Среди девушек одиннадцатой комнаты только она одна не работала на шелкомотальной фабрике и, может быть, поэтому Кику и другие несколько презрительно относились к этой «девушке из чайного домика».
— Надоело, право!.. Украли, украли!.. Слушать уж тошно! — внезапно рассердилась Сигэ Тоёда, румяная, пухленькая девушка с маленькими глазками, дочь крестьянина-арендатора из Ками-Ина. — Дались тебе эти лепешки! Если ты так расстроилась, я свои дам, пожалуйста!
Она воткнула иголку в воротник, поднялась и пошла к своей корзинке, стоявшей в углу комнаты.
— Что ты, что ты! Я не тебе это сказала!
Кику переставила на жаровне котелок и, подойдя к Сигэ Тоёда, испуганно схватила ее за руку. Но эту девушку тоже не легко было остановить, если уж она рассердилась.
— Не мне? Так кому же?
Кику смутилась.
— Да никому... — Кику растерянно оглядела комнату и вдруг встретилась взглядом с Синобу Касуга; та отвела глаза и уставилась в потолок.
— Да что я сказала? Раз случилась у нас кража, ну вот я и сказала только, что, значит, кто-то украл...
Кику сморщила свой плоский носик; казалось, она вот-вот заплачет. Девушка вечно попадала впросак из-за своих необдуманных слов, но характер у нее был такой, что она скорее готова была разреветься, чем признать свою ошибку.
Сердито надув румяные щеки, Сигэ Тоёда вытащила из корзинки желтенький мешочек. В нем лежало немного риса и лепешек, которые она привезла из дому.
Сигэ сунула руку в мешочек. Кику, перехватив ее за локоть, старалась удержать.
— Эх вы, крохоборки! — громко воскликнула Синобу и, вырвав мешочек у споривших девушек, раздвинула сёдзи и выбросила его в коридор. — Подумаешь, добро! Тьфу!
Она прислонилась к стене и разразилась истерическим смехом.
— Ты угадала! Я съела лепешки! — Касуга приблизила свое лицо к лицу Кику, как будто дразня ее. Та сначала опешила от неожиданности, потом губы ее задрожали от гнева.
— Я и есть воровка! Что, поняла? — продолжала смеяться Синобу.
— Ах ты... наглая! — только и могла выговорить Кику.
На мгновенье она лишилась дара речи, до того жутко звучал смех Синобу Касуга.
Сигэ Тоёда, подобрав в коридоре мешочек, вернулась в комнату и дернула Кику за рукав ватной куртки.
— Хватит, оставь ее! Ну, выяснила теперь, и ладно! Но Кику уже не могла молчать, хотя и знала, что
если у Синобу начнется истерика, то унять ее будет невозможно.
— Из-за нее я подумала плохое о Мицу-тян, просила у Мицу-тян прощения! Нет уж, я скажу всё... —Отталкивая руку Сигэ Тоёда, Кику говорила всё быстрее и быстрее. — Больше всего на свете я ненавижу тех, кто
нечист на руку! Это позор для нашей комнаты! Я девять лет живу здесь, но такого...
Синобу Касуга, запрокинув голову, смотрела в потолок. Она усмехнулась, приоткрыв немного неровные зубы.
— Хэ-э... — вызывающе бросила она. — Ну и что же ты намерена теперь делать?—Оттолкнув Кику и Сигэ, она прошла в угол, где лежал ее старый парусиновый чемодан, и повалилась на циновки.
— Я хоть кому об этом скажу... хоть старосте... хоть самому начальнику общежития... Да что, в самом деле, на этом поганом заводе, с зарплатой этой грошовой...— не договорив, Каеуга с подчеркнуто безразличным видом запела какую-то песенку.
Следовало бы оставить ее в покое, но Кику, чтобы отвести душу, сказала, правда тихо, но достаточно отчетливо:
— Потаскушка!
Синобу Каеуга услышала. Она резко тряхнула своей кудрявой головой.
— Как ты сказала? Как ты меня назвала? Большие глаза ее несколько мгновений перебегали
с Кику на Сигэ, потом она начала грубо браниться.
— А вы — вы вонючие мужички! Нажились на войне, спекулируете и еще хвастаетесь: «у нас рис есть, лепешки...»
Кику пыталась что-то ответить, Каеуга перебила ее:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113