— Я даже удивился, когда встретил тебя в коридоре.
— Вот как? Спасибо. — Рэн даже не взглянула на него и продолжала быстро перебирать спицами.
Комацу внимательно разглядывал ее. «Нечего сказать, любезный прием!» — было написано у него па лице. Свою сумку и краги он бросил в угол комнаты и теперь совсем не походил на того офицера, который только что так торжественно отдавал честь в гостиной. Рэп не обращала на него никакого внимания — то ли потому, что всё еще была поглощена письмом Синъити,толи потому, что привыкла к нему с детства, или просто характер у нее был такой... «Что же ответить Синъити? — думала она. — Когда читаешь строчку за строчкой, письмо кажется сухим, но всё оно проникнуто сдержанным большим чувством...»
— Ай! — на затылок Рэн внезапно легла тяжелая рука. Маленькая шпилька, прикреплявшая к волосам голубую ленту, чуть не выскочила из головы. — Что вы! Как не стыдно! — она наотмашь, сильно ударила по руке Нобуёси.
— Тише ты, больно!
— А вы не безобразничайте!
Нобуёси развалился на циновках. Насвистывая, он искоса внимательно рассматривал лицо и фигуру девушки.
— Нобуёси-сан ничуть не переменился! — проговорила Рэн спокойно. Она совсем не боялась своего двоюродного брата, который был на четыре года старше ее. У Нобуёси с детства были грубые замашки, но ему частенько не хватало сообразительности и ловкости. Рэн умело пользовалась этим и не раз мучила и дразнила его.
Теперь, после трех лет разлуки, Рэн заметила, что война наложила на Нобуёси свой отпечаток. Она интуитивно ощущала в нем перемену, испытывая чувство какой-то неловкости в его присутствии. Но всё-таки она знала Нобуёси с детства, привыкла к нему и потому не особенно смутилась.
— А вы молодец, Нобуёси-сан! Побывали на войне и вернулись без единой царапины!
Нобуёси ничего не ответил. Он встал и, мурлыча себе под нос какую-то песенку, принялся расхаживать по комнате. Он бесцеремонно похлопывал рукой по маленькому старинному, украшенному металлическими виньетками комоду, доставшемуся Рэн от ее прабабки; комод был покрыт красным лаком, яркий цвет которого не поблек за более чем полувековое существование; перелистывал книги, стоявшие на обитой изнутри тонким шелком книжной полке; рассматривал висевшие на стене' репродукции с картин популярного среди учениц колледжей художника Кодзи Фукигая; прикасался к пяльцам с начатой вышивкой букета осенних цветов; трогал струны стоявшего в нише кото, прикрытого куском алой ткани. Он, видимо, был доволен, что снова очутился в этой с детства знакомой комнате. Но в выражении его глаз, когда он, продолжая напевать, искоса бросал взгляд на затылок Рэн, появилось что-то новое, чего не было три года назад. Впрочем, Рэн не смотрела на него.
— Что это вы поете?
— А я и сам не знаю, что это за песня...
— Очень приятная мелодия...
Рэн подняла голову и увидела, что Комацу с невероятно серьезным, сосредоточенным видом, расставив руки, точно обнимая кого-то, то выставлял вперед одну ногу, то вдруг поворачивался, сдвигая каблуки вместе. Рэн засмеялась. У него было сейчас точь-в-точь такое же выражение лица, как в гостиной, когда, вытянувшись в струнку и отдавая честь, он говорил, что покрыл себя позором, оставшись в живых несмотря на поражение императорской армии.
А вы американских военных видели?
— Видал.
- Да ну? Какие же они?
- Шикарные... Я видел американские танцы, — добавил Нобуёси, повторяя те же нелепые движения.
— Ну-у? Где?
— В баре, на Фунабаси.
— Да-а? — протянула Рэн. И сообразив, что смешные движения Нобуёси это и есть американские танцы,
она отложила вязанье и с любопытством стала следить за ним.
— Научите меня!
— Да я сам не умею. Ведь я только смотрел...
— Неважно, как умеете...
Вскоре Рэн и Нобуёси, сталкиваясь, качаясь из стороны в сторону, прыгая и спотыкаясь, изображали нечто, долженствовавшее означать танец. Совсем как в детстве, когда Нобуёси, научившись какой-нибудь новой игре, обязательно показывал ее Рэн.
Рэн была в полном восторге, чувствуя, что вместе с запахом военной амуниции партнера до нее уже донеслось веяние новой послевоенной моды.
Тосаку Яманака вместе с невесткой Фудзи жал траву на узких насыпях-межах, разделявших заливные рисовые поля. Вода с полей уже давно сошла... Хочешь — плачь, хочешь — смейся, — урожай зависел теперь только от погоды.
— Дружно работаете! — пошутил кто-то из крестьян, шагая рядом с воловьей упряжкой по склону горы, почти над самой головой Тосаку. — Точь-в-точь, как солдаты под команду:
— Хо-хо! — не поднимая головы, Тосаку тоже засмеялся.— Время военное, колосья риса и те стали смахивать па солдат!
Куда ни глянь— всюду, на всех полях, было одно и то же. Стебли низкие, колос тощий... Спустившись к маленькому ручейку, протекающему у межи, Тосаку наточил серпы и, закурив трубочку, печально улыбнулся.
Время близилось к полудню. Над простиравшимися внизу долинами и болотистыми падями еще вился легкий туман, но очерченный гребнями гор горизонт уже очистился, и небо казалось глубоким и бездонным. Вдали медленно поднимались в небо две струйки дыма: в горах выжигали уголь. Гора Макигусаяма, вся облитая лучами солнца, выгибалась, как кошачья спина.
Здесь, на вершине горы, участки арендованной Тосаку земли были расположены ближе один к другому, чем в остальных местах; четыре крошечных поля ступеньками поднимались по склону горы. С самого раннего утра, когда всё кругом еще было покрыто росой,
Тосаку вместе с невесткой спускался в ложбины, поднимался по склонам гор, перебирался через болота и пересохшие русла речушек, проделав путь чуть ли не в целый ри, чтобы добраться до своих разбросанных в разных местах полей, и вот к полудню они сжали траву на межах одиннадцати участков, включая и эти четыре.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113