Всё с тем же сосредоточенным видом она переводила глаза с одной говорившей на другую. Вся превратившись в слух, Хацуэ, с опущенными руками и полуоткрытым ртом, хмурилась и время от времени шевелила губами, утвердительно кивая головой: «Правильно, верно. Так и было». Когда в рассказе возникала какая-нибудь заминка или подруга что-нибудь путала, она поправляла: «Нет, это сказал не Такэноути-сэнсэй. Такэноути-сэнсэй только смеялся». И тогда все остальные, в свою очередь, смотрели на нее, а Хацуэ говорила.
Хацуэ Яманака была статной, рослой девушкой. Всё в ней было хорошо — и большие светящиеся умом глаза,и белые, ровные зубы, и полные щеки, и черные, хотя и не очень густые, волосы.
В конце концов Араки удалось выяснить следующее.В общежитии жили девушки, работавшие еще на шелкомотальной фабрике. Когда стало известно, что завод закрывается, они приняли это безропотно, считая, что раз война проиграна, другого выхода нет. Но были среди них девушки, работавшие здесь уже более десяти лет. Выходное пособие и сбережения, скопленные за это время, являлись для них не просто приданым — на это ушла чуть ли не половина их жизни.
Они готовы были примириться с тем, что компания со временем вышлет им причитающуюся заработную плату, но всё же сомневались, будут ли деньги высланы полностью. И вот, сговорившись, работницы выбрали пять человек: Сигэ Кобаяси, Фуми Ямамото, Хацуэ Яма-нака и еще двух девушек. Выборные пошли в контору, чтобы разузнать обо всем. Тогда-то директор завода Са-гара и заявил, что, как он полагает, деньги должны быть высланы всем полностью, но, впрочем, поручиться за это не может: война проиграна, что будет дальше — неизвестно. А главное, он советует всем как можно скорее убираться восвояси, пока целы... Отныне компания снимает с себя всякую ответственность за то, что может произойти...
Если раньше кое-кто еще сомневался в достоверности распространявшихся слухов, то после такого заявления сомнениям больше не было места. Работниц охватил панический страх.
— Всё это ложь, — сказал Араки, уже несколькс спокойнее. — Да ведь вы, верно, и сами слышали пс радио о Потсдамской декларации?
Может быть, они и слыхали, но никто не помнил, что это за декларация, и, конечно, никто не знал ее содержания. Они плохо понимали даже то, что пытался растолковать им Араки. Жестикулируя, он с жаром разъяснял тот пункт декларации, в котором говорилось, что союзники не стремятся к тому, чтобы японцы были порабощены как раса или уничтожены как нация. Но под конец его слушала одна только Хацуэ Яманака. Ей тоже было нелегко понимать Араки: в его речи было много ученых иностранных слов, но, сдвинув брови и полуоткрыв рот, она смотрела на мастера, изо всех сил
стараясь уловить смысл того, о чем он говорил. Теперь все глядели уже не на Араки, а только на Хацуэ. И когда глаза девушки оживлялись и она, улыбаясь, утвердительно кивала головой, а на ее щеках появлялись ямочки, всё облегченно вздыхали. Атмосфера разрядилась, и в общежитии мало-помалу снова восстановились тишина и порядок.
Шум на заводском дворе постепенно стихал. Солнце стояло еще высоко, но людской поток уже иссяк. По многочисленным галереям еще спешили отдельные рабочие, большей частью либо приезжие из Токио, либо те, кто жили в заводских общежитиях. Стайки девушек с косичками и рабочие из окрестных селений, заполнявшие до сих пор заводский двор, уже давно покинули завод.
Когда все ушли и Икэнобэ остался один, он осторожно развернул на постели сверток. Из него выкатилось несколько зеленоватых ранних яблок, под яблоками оказались маленькая куколка, сделанная из обрезков желтого шелка, и небольшой бледнорозовый конверт. На конверте красивым почерком было написано: «Дорогому Синъити», на обороте стояло: «От Рэн, девушки с гор». Синъити испуганно сунул куколку и конверт за пазуху и невольно оглянулся на дверь.
Держа руку за пазухой и крепко зажав в ней конверт, Икэнобэ некоторое время лежал неподвижно, словно прислушиваясь к биению собственного сердца. Его охватило чувство необъяснимой тревоги... «Нравится ли она мне?» — спросил он себя, как будто хотел еще раз окончательно убедиться в этом. «Да, нравится». Он мог, не раздумывая, утвердительно ответить на этот вопрос.
Икэнобэ вытащил конверт, надорвал его и задумался. Он догадывался о содержании письма. Сейчас он вскроет конверт... Что она пишет?.. Готов ли он к этому?.. Да, готов... И всё-таки Икэнобэ почему-то медлил.
В воображении Синъити образ Рэн был окружен каким-то ореолом. Рэн была для него загадкой. И потом ведь она из богатой семьи... Эта хрупкая девушка казалась ему удивительной, непонятной. Это было нечто такое, чему он должен был сопротивляться, но не мог. Вопреки своей воле он чувствовал, что всё-таки покоряется властному обаянию Рэн, и смутно сознавал, что
в этом-то и кроется причина его тревоги. Обуреваемый противоречивыми мыслями и чувствами, он разорвал конверт.
«Мой любимый Синъити!
Простите меня за мою смелость, за то, что я решаюсь написать вам это письмо. Всему виной чувства, переполняющие мою душу, мое неопытное девичье сердце...»— так начиналось письмо.
Иероглифы были написаны не кисточкой, а пером, как обычно пишут ученицы колледжей, местами скорописью. Почерк был красивый и четкий, но и здесь сказывался задорный характер Рэн.
«Не знаю, что думать о нашей встрече. Может быть, считать ее странной игрой судьбы?.. Вот уже год прошел с тех пор, как я впервые встретила вас на заводе. Быстро, как сон, как краткое мгновенье, пролетел он для тоскующей девушки с гор...»
Внезапно Синъити почувствовал, что в комнате кто-то есть, и поспешно сунул руку с письмом за ворот кимоно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113