Всё это не имело никакого значения... Важно было то... Важно было только то... — Дзиро подбросил мандарины к потолку, — важно только то, как она тогда сдержанно кивнула ему в ответ, и это невинное, как у ребенка, лицо.
Да, в этом — всё! Целый мир теперь открылся для него... Он больше не одинок! Он больше не несчастен!
— О, черт! — Фурукава не успел вовремя подставить руку, и мандарин угодил ему прямо в лоб.
«Но не рассердилась ли она? Я, кажется, был немного грубоват?»
Дзиро снова перевернулся на живот. Лицо его приняло обеспокоенное выражение... Обняв за плечи, он привлек ее к себе так порывисто, что она чуть не упала... Теперь, когда они встретятся, ему будет, пожалуй, неловко перед ней...
— Что такое? Атче... Атчесон? — внезапно произнес Дзиро. Некоторое время он машинально рассматривал валявшуюся на циновках газету, которую Хацуэ купила, чтобы завернуть мандарины. Только сейчас до его сознания дошел, наконец, смысл этих строк.
«Отрицательное отношение к коммунизму. Заявление представителя Соединенных Штатов Америки Атчесона».
Дзиро протянул руку и, развернув пакетик, расправил газету.
Несколько мгновений оп неподвижно смотрел перед собой. Затем он оторвал клочок, где были напечатаны эти строчки, и с трудом разобрал число, которым была датирована газета.
— Шестнадцатое мая? Шестнадцатое?
Это было на следующий день после его ссоры с директором, когда он, вернувшись домой, уже больше не встал с постели.
Дзиро поднял голову и некоторое время смотрел на сёдзи, вздрагивавшие от порывов ветра. Потом внезапно, резким движением вскочил на ноги, раздвинул сёдзи и поспешно сбежал вниз по лестнице, заматывая на ходу развязавшийся конец пояса.
Через несколько минут Дзиро вернулся в свою комнату с газетами в руках. Он побывал в столовой и собрал все валявшиеся там номера. Расстелив эти разорванные, закапанные жиром газеты на полу возле сёдзи, он долго читал их.
«Вот так штука!»
Он машинально сунул руку в рукав кимоно. Разумеется, папирос там и не могло быть, но он не сразу сообразил это и некоторое время машинально шарил в рукаве.
«Неорганизованные демонстрации запрещаются»... «Заявление генерала Макартура», — гласили набранные крупным шрифтом заголовки на первой странице газеты «Асахи» от двадцать первого мая. Внизу, сразу под этими статьями, петитом было напечатано обращение компартии: «Мирные, организованные демонстрации».
Дзиро раздвинул сёдзи и вышел в галерею. Внизу под ним виднелись крыши домов, по озеру Сува ходили белые гребешки волн. В яркой синеве неба ослепительно сверкала вершина пика Ягатакэ.
«Вот так штука!»
Щуря глаза, он взглянул на небо. Синий небосвод дрожал в знойном мареве. Но вот внезапно, словно появилась откуда-то черная туча и быстро закрыла собой всё небо, — и озеро, и горы, громоздящиеся за пиком Ягатакэ, и крыши, уступами сбегающие к озеру,— всё вдруг для него померкло. Сомнений у Фурукава больше не оставалось.
Он вернулся в комнату и тяжело опустился на постель.
— Вот так штука!
На этот раз он произнес эти слова вслух. Полуоткрыв рот, Дзиро несколько секунд пристально смотрел в пространство. Потом он поднялся, подошел к тому месту, где лежали на циновках мандарины, и уселся рядом.
— Классовая борьба — это борьба политическая...
В голове у него звучали слова Ленина. Глаза Дзиро расширились. Профсоюз! Он думал о своих друзьях и о себе самом. Его охватило такое чувство, как будто им всем теперь угрожали страшные, враждебные силы. Да, да, так оно и есть!
Сложив на груди руки, Дзиро смотрел на переплеты сёдзи. Какое-то торжественное волнение охватило его,подступило к самому горлу. Словно озноб пробежал по всему телу. «Теперь нельзя больше медлить! Я — рабочий! Я — пролетарий! — твердил он про себя. — Нельзя больше медлить! Рабочие должны вступать в политические объединения. Пусть он сам — не больше чем песчинка, но без таких, как он, песчинок рухнет вся плотина!»
Дзиро достал чистый бланк и, растянувшись на циновках, начал писать заявление о приеме в партию. Поставив подпись, он вытащил печатку с иероглифами «Фурукава» и, подышав на нее, приложил два раза пониже подписи; затаив дыхание, он долго всматривался в свое заявление.
До самого вечера Дзиро просидел, почти не двигаясь, и только время от времени поглядывал сквозь застекленные сёдзи на комнату Оноки, расположенную тоже на третьем этаже здания, стоявшего напротив. Со времени болезни Дзиро Икэнобэ жил вместе с Оноки. Возвращаясь с работы, оба они обязательно заходили проведать Дзиро. Но сегодня ожидание было для Дзиро особенно тягостным, ему хотелось как можно скорее рассказать обо всем своим товарищам.
«Я пролетарий, и вся моя жизнь будет принадлежать партии..» — писал Фурукава в заявлении. Дзиро подумал, конечно, и о Хацуэ, но его совсем не смущал вопрос о том, как отнесется она к его вступлению в компартию.
— Ага, наконец-то!
В комнате Оноки зажегся свет, послышался его тонкий, резкий голос. Положив заявление за пазуху, Дзиро спустился вниз.
Когда Дзиро вошел в комнату к друзьям, Икэнобэ, не сняв еще рабочей куртки, записывал что-то в блокнот, а Оноки, повернувшись спиной к двери, переодевался в кимоно.
— Эй, больной!.. Ты что это гулять вздумал?
— Хватит ему болеть! В такое время разлеживаться...— шутливо сказал Оноки, обматывая вокруг талии пояс и поворачиваясь к Дзиро.
— О! — в тот же момент вырвалось у него, и он так и застыл с открытым ртом. Оба приятеля молча уставились на Дзиро. Нахмурившись и не произнося ни слова,
Дзиро протягивал товарищам свое заявление о приеме в партию.
— Смотри на него, написал ведь!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113