..
— Хватит образованную из себя корчить! — послышался вдруг чей-то голос, и тотчас же еще кто-то крикнул:
— Тоже рассуждать берется, девчонка! Проваливай отсюда!
На щеках Рэн медленно проступила краска. Она повернулась в ту сторону, откуда раздался этот возглас, и крикнула:
— Мы, пролетарии, должны быть сознательнее! А вы всё еще не можете понять, почему социалистическая партия не выдвигает на предстоящих выборах лозунга о свержении монархического режима!
Пожалуй, это было действительно самое смелое из всех выступлений на собрании. Оноки и Икэнобэ, встав со своих мест, горячо аплодировали Рэн. Но на большинство присутствующих ее речь оказала совсем иное действие. Нарядный костюм и весь облик Рэн плохо вязались со словами «мы, пролетарии», а когда, произнося последнюю фразу, она повернулась к собранию, точно отчитывая присутствующих, это вызвало безотчетную антипатию к ней и ко всему, что она говорила.
— Да что она там болтает?! — послышались возгласы со всех сторон.
Рэн пыталась парировать некоторые реплики, но в конце концов, рассерженно надув губы, резким движением опустилась на свое место.
— ...Да, хотя нам и пришлось потерпеть поражение, но в этот роковой час мы, народ священной страны Японии, должны укрепить наши сердца, исполненные преданности и стойкости, и зорко следить за тем, чтобы в такой момент не стать игрушкой в руках коммунистов и тех, кто им сочувствует... — снова заговорил Комацу. После речи Рэн обстановка, казалось, складывалась в его пользу.
Хотя выступление Рэн и не вызвало сочувствия у большинства, в зале всё же раздались вполне отчетливые, хотя и немногочисленные, протестующие голоса тех, кто встретил в штыки монархическую речь Комацу. Встав во весь рост, что-то кричал из задних рядов Фурукава. Но члены «Общества Тэнрю», почувствовав некоторую поддержку, совсем обнаглели.
Араки подошел к председателю и стал о чем-то совещаться с ним. Дело принимало такой оборот, что уже утвержденная резолюция с требованием увеличения заработной платы оказывалась под угрозой.
— Я вовсе не собираюсь высказываться против профсоюза или против требования о повышении заработной платы... — продолжал Комацу. — Я тревожусь лишь о том, не стоят ли коммунисты за кулисами всей этой затеи... В самом деле, кто, кроме коммунистов, решится на подобные возмутительные речи, направленные— да простится мне невольная дерзость — против его величества императора?..
Его речь заглушили одобрительные аплодисменты членов «Общества Тэнрю» и протестующие возгласы рабочих. Многие вскочили со своих мест. Икэнобэ и его товарищи тоже поднялись. Внезапно из задних рядов кто-то крикнул «Замолчи!» так громко, что эхо прокатилось по залу, и в следующее мгновенье все увидели Фурукава, который со смертельно бледным лицом, перепрыгивая через головы сидящих, спешил к сцене.
Ухватившись обеими руками за высокий помост, Дзиро в один прыжок очутился на подмостках.
В следующее мгновенье все увидели на сцене двух человек — солдата и офицера, которые смотрели друг на друга в упор поверх разделявшей их кафедры. Оба не сводили друг с друга ненавидящих глаз. Все явственно ощущали непримиримую, неистовую ненависть Дзиро к офицеру. Держась за край кафедры, он вытянул шею, грудь его тяжело вздымалась. Комацу, отступив на шаг и не вынимая рук из карманов, смотрел на него сверху вниз, словно меряя взглядом. Рука Дзиро медленно, неуклонно поднималась — казалось, он вот-вот ударит Комацу.
Нечего и говорить, что в зале поднялись шум и крики. Особенно надрывались члены «Общества Тэнрю»,
осыпавшие Дзиро бранью. Некоторые из присутствующих требовали вмешательства председателя, но большинство уже не обращало внимания на крики — так захватила людей эта напряженная сцена.
Оба противника выглядели внушительно. Фурукава, правда, был худощав, но его смуглое лицо с выступающими скулами и острым подбородком казалось необычайно воинственным.
— Смотрите!.. Смотрите все!—-Дзиро резким движением протянул руку и поднес указательный палец к самому лицу противника. — Он... он — офицер!
Сначала никто не разобрал, что именно крикнул этот парень в солдатской шинели. И только когда Дзиро обернулся лицом к залу, всем стало ясно, что ораторская трибуна осталась за ним.
— Не знаю, кто он — капитан или подпоручик... Но только у меня есть свои счеты с этим офицером...
Настроение аудитории опять изменилось. Повсюду видны были удивленные, встревоженные лица, растерянные глаза — большинство никак не могло понять, что же, собственно, происходит. Зал походил на поле, где ветер волнует и беспорядочно путает травы. Араки сделал было несколько шагов к Фурукава, но остановился, словно пораженный его яростью.
— По милости этих офицерских мундиров меня схватили и послали на Филиппины... По их милости я двое суток болтался в море. Больше половины моих товарищей погибло из-за них под бомбами американских самолетов. А что делали в это время они, вот эти самые молодчики в офицерских мундирах?
Комацу, который уже хотел было уйти за кулисы, резко обернулся и снова подошел к Дзиро. Фурукава взобрался на кафедру и говорил очень громко; острый подбородок его вздрагивал, а по щекам протянулись дорожки слез.
— Вы сами, наверно, помните это! Все, кто побывал в армии, кто побывал на фронте, все это помнят!.. Они, вот эти самые...
Теперь Комацу стоял внизу, у сцены. Заложив руки за спину, он точно выжидал чего-то. Но Фурукава не замечал его. Он протянул руку назад и, указывая на то место, где секунду назад находился Комацу, громко продолжал:
— Ёот эти самые офицеры — что они говорили, когда убивали нас, солдат?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113