В дверях стоял Накатани и смотрел на Синъити. Руки у него были бессильно опущены. Едва передвигая ноги, он подошел к столу и тяжело опустился на стул. Сжимая в руке письмо Рэн, Синъити осторожно перевел дыхание. На мгновенье ему почудилось, будто совсем рядом он слышит грудной, переливчатый смех Рэн.
Накатани некоторое время молчал, затем, повернув голову к Синъити, проговорил:
— Икэнобэ-кун! А ведь странная у нас профессия — техник...
Синъити, приподняв голову, с удивлением взглянул на своего начальника. Ему не приходилось слышать, чтобы мастер выражался так туманно и неопределенно. Накатани никогда не болтал попусту, никогда не повышал голоса, поддаваясь минутному раздражению. Товарищи по цеху не раз, бывало, подтрунивали над Синъити, намекая на его отношения с Рэн, и только Накатани ни разу не позволил себе ни малейшей шутки по этому поводу. И всё-таки Синъити знал, что Накатани лучше других известно о том чувстве, которое связывает его с Рэн.
— И для чего, спрашивается, мы старались?..— снова проговорил Накатани.
Он ничего не сказал о том, что все его чертежи только что сожгли, и Синъити никак не мог сообразить, о чем говорит мастер. Да, они работали, работали, как им внушали, ради «победы». Но если вместо победы наступило поражение, так тут уж ничего не поделаешь, думал Синъити. Он привык к тому, что работал, получал за это заработную плату, а до остального ему не было дела. И поэтому теперь он не понимал смысла слов Накатани.
— Если бы Япония победила, Накатани-сан получил бы награду, непременно получил бы...
— Ах, вот как... Если бы победила... — Накатани закрыл лицо руками.
А ведь то, что война проиграна, не должно было быть для него неожиданностью. У него, техника-специалиста, уже примерно с середины войны сложилось свое личное мнение относительно дальнейшего хода военных действий. Правда, до сих пор Накатани по-настоящему не задумывался над тем, сколько людей убито оружием, которое он создавал, кто эти убитые и почему они должны были быть убиты. Он считал, что работает во имя расцвета науки, во имя технического прогресса, и пытался сохранить душевное спокойствие с помощью туманных соображений насчет того, что наука — высшее призвание человека. Но теперь, когда погибло всё, что составляло предмет его гордости, Накатани вспомнил о многих и многих своих друзьях и знакомых, может быть, даже более одаренных, чем он, павших жертвами войны. Война проиграна — значит, гибель их была напрасной? Накатани понимал и в то же время отказывался понимать это. Война? Да что же это такое — война? Неужели мы, люди, всего лишь простые пешки, ко-торыми война распоряжается по своему произволу?
- Знаете, Накатани-сан, — понизив голос, начал Синъити, - хоть Япония и проиграла войну, а я, признаться, не слишком нечалюсь об этом... — Он сказал что не просто для того, чтобы утешить мастера, — эта мысль давно, еще с самого начала войны, таилась где-то в глубине его сознания. Хотя Синъити всю свою жизнь вынужден был заниматься изготовлением оружия, в душе он считал войну преступлением.
В комнату кто-то вошел. Синъити настороженно оглянулся, но, увидев Араки, успокоился.
— Я не одобряю войны... — продолжал он.
Араки, казалось, был сильно не в духе. Схватив одно из зеленых яблок, валявшихся на постели, он резко сказал:
— Поздновато теперь толковать об этом... Когда миллионы китайцев перебиты...
И Синъити, и Накатани удивленно взглянули на него. Повернувшись к ним сутулой спиной, Араки грыз яблоко. Синъити поразила горячность Араки. Он вспомнил, что однажды Накатани рассказывал ему о старшем брате Араки, который был коммунистом, долгое время находился в тюрьме и умер там во время войны.
— Едва удалось их успокоить... — Араки сердито начал рассказывать о переполохе в третьем общежитии. Слушая его, Накатани время от времени сочувственно кивал головой, но видно было, что его больше занимали собственные переживания.
— Ну, директор тоже хорош! Распускать такие провокационные слухи! Как это назвать? — говорил Араки.
Слово «провокационные» было новым для Синъити. Но сейчас он не стал задумываться над этим — его мысли были заняты письмом Рэн. Всё же Синъити заметил, что хотя Араки и казался рассерженным, однако настроение у него было приподнятое и по его виду нельзя было сказать, что он хоть сколько-нибудь огорчен тем, что война проиграна.
Араки то барабанил пальцами по столу, то, повернувшись к окну, поднимал штору.
— Накатани-кун, ты помнишь текст Потсдамской декларации?— спросил он после небольшой паузы.— Как это передавали по радио?.. Я помню, но не точно. Ты не помнишь, Икэнобэ?
Но Синъити не помнил. Накатани, молча смотревший на Араки, открыл ящик стола, вытащил оттуда блокнот и, достав одну из лежавших в нем газетных вырезок, протянул ее Араки: — Это? — У Накатани была привычка собирать и хранить всякий материал, кото рый мог впоследствии «пригодиться». — Вот-вот, это самое.
Отвернувшись к окну, Араки углубился в чтение. Некоторые фразы он читал вслух:
«Мы не стремимся к тому, чтобы японцы были порабощены как раса или уничтожены как нация...»
— Ну да, правильно, так и есть... — он бросил вырезку на стол.— Надо будет хорошенько прижать Жабу-он усмехнулся. Накатани по-прежнему молчал, Синъити взял со стола вырезку и начал читать: «Японское правительство должно устранить все препятствия к возрождению и укреплению демократических тенденций среди японского народа. Будут установлены свобода слова, религии и мышления, а также уважение к основным правам человека...»
Он перечитал это место еще раз, но слова «свобода мышления» производили впечатление чего-то неуловимого, как воздух.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113