.. Но когда он поднял голову, то увидел, что остался один — Тамэдзи во дворе уже не было.
— Тьфу, чтоб тебе! — рассердился Тосаку. Это была старая, давно известная всем манера Тамэдзи — внезапно скрыться куда-нибудь, оставив своего собеседника стоять и ждать, авось приказчик скоро вернется.
Тосаку попытался разыскать Тамэдзи. Он обошел вокруг хлева, заглянул в еще не разобранные парники для огурцов и даже прошелся около амбара, но Тамэдзи нигде не было видно. Тосаку вернулся на прежнее место. Там жена Тамэдзи пересыпала сушившуюся на солнце гречиху. Это была женщина весьма нелюбезного нрава, от которой простого «здравствуйте» и то не услышишь.
— Много о себе воображает, черт!.. — сердито бормотал себе под нос Тосаку, уходя из усадьбы. Спустившись по склону, он перешел через мост на.восточную сторону поселка. Палку он где-то обронил и шагал, заложив руки за спину. Если его участки действительно не перейдут снова к Кидзю, то, возможно, еще удастся как-нибудь уладить дело... Заливные поля — это ведь не то, что сухие... Их так, кому попало, не доверишь. Стоит только один год не обработать как следует участок, потом три года будешь каяться... Это и помещику убыток... Но вот приказчик тоже говорит, что не знает, зачем понадобилось барину отнимать у Тосаку эти поля... В чем же тут дело? Говорят, будто поставки поме- щику отменяются. Может, всё из-за этого? Ну, да если бы даже так случилось, всё равно всегда можно по секрету договориться с барином... Долгий опыт многому научил Тосаку. Немало уже выходило разных законов на его веку, а только не было еще случая, чтобы от них стало хуже помещику... А может быть, совсем наоборот— все эти слухи о поставках только уловка для того, чтобы повысить арендную плату? — рассуждал Тосаку.
Восточная часть поселка была расположена на более низком и болотистом месте, чем западная. Посредине поселка, на небольшой возвышенности среди тутовых деревьев, стояли храм богини Каннон, здания деревенской управы и начальной школы. По обе стороны от них, между скал, лесочков, вдоль болотистой лощины, рассыпались крестьянские домики под соломенными, деревянными и железными крышами. Спустившись по усыпанной галькой дороге, Тосаку долго поправлял готовый вывалиться из стенки угловой камень, укреплявший поросший лесом откос над дорогой. Деревенские парни проедут мимо на телеге, вот этак вывернут камень, а самим и горя мало...
— Эхе-хе... За войну люди-то как распустились...— ворчал Тосаку, шагая вдоль камней, укреплявших поле, на котором росли старые, похожие на привидения, туто-
вые деревья. Вскоре он подошел к своему дому. Это был маленький, приютившийся в тени деревьев, крытый соломой домик, с низким навесом над террасой. Отряхнув пыль с соломенных сандалий, Тосаку вошел в дом.
— Вот и отец вернулся! — воскликнула невестка, и вокруг старика зазвенели веселые молодые голоса его дочерей. Очутившись после яркого солнечного света в темной дома, он несколько секунд только моргал глазами.
— Здравствуй, отец! —поздоровалась Томоко — вторая дочь Тосаку, работавшая на шелкоткацкой фабрике в Симо-Сува. Она еще не успела снять городского платья, в комнате стояла нераспакованная корзинка с вещами— видно было, что девушка только что приехала.
Когда глаза Тосаку свыклись с полумраком, он осмотрелся кругом. В полутемной дома валялись корзинки для тутовых листьев, садки для наживки, решета для коконов. Негде было ступить из-за разбросанных кругом мешков, кульков, соломенных плащей, мотыг, рогулек для переноски тяжестей и прочей нехитрой крестьянской утвари.
Было время обеда, и под железным котлом в очаге желтым пламенем горел хворост. У очага друг подле дружки тесно сидели старшая дочь Хацуэ, вернувшаяся домой еще месяц тому назад, затем вторая, Томоко, и меньшая, Фумико, еще бегавшая в школу. Против них, по другую сторону очага, расположилась с обеденной чашкой в руке жена Тосаку — Симо, рядом с ней, упираясь в край очага ногой, обутой в темный таби, сидела невестка Фудзи и кормила грудью ребенка.
Тосаку, с трудом распрямив спину, некоторое время переводил взгляд с одного лица на другое.
— Вот поди ж ты, одни бабы собрались... Прямо хоть веселое заведение открывай!—с сердцем пробормотал он.
Хацуэ Яманака сидела на террасе и сучила нитки на ручной прялке. Прошло больше месяца, как Хацуэ вернулась с завода Кавадзои. С полевыми работами вполне справлялись вдвоем отец с невесткой. Но Хацуэ, как
все жены и дочери бедняков в этих краях, умела прясть. Невестка Фудзи тоже работала раньше на прядильной фабрике, мать Хацуэ — Симо — работала прядильщицей еще в то время, когда производство было полукустарным. Конечно, на ручной прялке удавалось заработать лишь жалкие гроши, но так же как для крестьян, выращивающих тутовые деревья в этой местности, где кругом были одни лишь голые скалы да камни, так и для женщин этого поселка, которые чуть ли не с самой колыбели занимались изготовлением пряжи, — это было единственным побочным промыслом.
Соломенная кровля нависала так низко, что Хацуэ едва не задевала за нее головой. За живой изгородью, окружавшей дом, шел каменистый склон. На нем по обеим сторонам дороги раскинулись озаренные осенним солнцем лощины, рисовые поля, рощи тутовых деревьев.
По дороге мимо дома проходили люди, из-за деревьев виднелись только их головы и плечи. «Здравствуйте!»— приветствовали Хацуэ прохожие. И она всякий раз поднимала голову и отвечала: «Здравствуйте!»
О, эти лица, эти голоса!
В глубине дома Томоко нянчила племянника Тиё-ити, распевая военную песенку, которой научилась на фабрике.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113