— Э-хе-хе... Болтают, будто «осень придет — дух упадет»... Ерунда всё это... — бормотал себе под нос Тосаку.
Дым от трубки ел глаза, заставляя Тосаку щуриться. Но и с закрытыми глазами он совершенно отчетливо видел каждый из своих крошечных девятнадцати заливных участков. В этом году в одном только августе два раза были заморозки. Как ни бились крестьяне, рис поднимался плохо... В довершение беды на каждом участке было много проплешин.
Тосаку несколько раз начинал шевелить губами, как бы желая заговорить, но так ничего и не сказал. У него было морщинистое, темное от загара лицо, на голове, круглый год обвязанной полотенцем, топорщились выцветшие от солнца, похожие на клочки сена волосы. Тусклые желтоватые глазки всегда казались полусонными.
— Слушай-ка, Фудзи... — поднявшись и распрямляя спину, заговорил наконец Тосаку, но вдруг спохватился.— Э-э... К полудню уберемся, пожалуй... — сказал он совсем не то, о чем думал. Вот и у соседа Хатиро недавно вернулся сын из армии... Тосаку хотелось поговорить о своем старшем сыне, который погиб на войне в Китае и уже никогда больше не вернется домой... Но не годилось вспоминать об этом, чтобы понапрасну не огорчать невестку, и он продолжал: — Кончим здесь и пойдем на западный склон окучивать редьку...
— Хорошо, отец! — откликнулась невестка. Худенькая, смуглая, маленького роста, она, тем не менее, никому не уступала в работе — трава так и валилась под ее серпом. Тускло поблескивало лезвие, из-под ног выскакивали кузнечики.
— Здравствуйте! — поздоровался сосед Дзэнгоро Яманака, останавливаясь на дороге, тянувшейся вверху над ними. — Усердно трудитесь!
— Здравствуйте! — Фудзи подняла голову и улыбнулась.
За спиной у Дзэнгоро — палка для переноски грузов, за пояс заткнуты топор, пила и серп.
— В горы собрался? — спросил, продолжая работать, Тосаку.
Лесоруб, угрюмый человек лет сорока пяти — сорока шести, с бельмом на одном глазу, с копной торчащих во все стороны волос, некоторое время стоял молча, глядя куда-то в сторону.
— Больно уж плата мала! — внезапно отрывисто произнес он с хмурым видом.
Но нанимал его не кто-нибудь, а сам господин Кинтаро. Значит, отказываться было нельзя...
— Ну, как-никак, ты теперь дома, вернулся с завода.— Дзэнгоро утвердительно хмыкнул. Теперь он снова выжигал уголь для помещика, получая за это немного риса да ничтожную сумму деньгами. В деревне почти все крестьяне арендовали землю у Кинтаро То-ридзава. Дзэнгоро, кроме того, работал еще и в лесу, и для него Кинтаро мог считаться барином-благодетелем.
— Кику-тян с братом в поле? — спросила, выпрямляясь, Фудзи.
Дзэнгоро молча кивнул. Его дети — старшая дочь Кику и семнадцатилетний сын Кискэ, во время войны работавшие на заводе Кавадзои,— теперь тоже вернулись домой.
— Вчера опять приходила к нам жена Тосио... — глядя в сторону, вдруг заговорил Дзэнгоро так громко, что голос его эхом отдавался в долине. — Тиё очень убивается, прямо смотреть жалко!
Тосаку прервал работу и поднял голову.
— Это почему же?
Речь шла о вдове Тиё Эндо — жене младшего брата Дзэнгоро. Брат Дзэнгоро, рабочий, жил с семьей в Токио, но года три назад был призван во флот и вскоре погиб. У Тиё не было родных, поэтому она с двумя детьми эвакуировалась в деревню Торидзава и поселилась у деверя в крытом соломой сарайчике. У соседа Тосио
Фудзимори два сына были взяты в армию, сам Тосио хворал, и Тиё в течение двух лет обрабатывала маленький клочок арендуемой ими земли. Но неделю назад вернулись домой оба сына Тосио, и жена его тотчас же явилась к Тиё, требуя, чтобы та немедленно вернула землю. Тиё ответила, что она уже и удобрения на участке рассыпала, и просила разрешить ей собрать хотя бы один урожай пшеницы... Но ведь и Тосио тоже еле сводит концы с концами. Дзэнгоро, слушая обеих женщин, растерялся и ни одной из них не решился сказать резкого слова.
— Вот и сегодня утром Тиё опять приходила к нам и жаловалась, — рассказывал Дзэнгоро, скрестив руки на груди и повернувшись к Тосаку белым незрячим глазом.— А я и сам не знаю, что ей посоветовать...
Тосаку слушал молча. Фудзи, закончив работу, укладывала в плетеную корзинку серпы, свернутый соломенный плащ, медный чайник.
— Солдаты приходят из армии, и с фабрик народ возвращается, — сказал Дзэнгоро. — Скоро в Торидзава яблоку негде будет упасть.
— Верно, верно.
— А ведь на собственной макушке сеять не станешь... Теперь все передерутся...
— Верно, верно.
Дзэнгоро, ступая сильными, обутыми в соломенные сандалии ногами, обмотанными поверх штанин веревками, то и дело останавливаясь, начал подниматься по дороге, туда, где виднелась вдали вершина горы Маки-гусаяма.
Старик Тосаку с невесткой тоже выбрался на дорогу и начал спускаться вниз, в противоположную сторону. Тосаку шагал позади невестки, заложив руки за спину, и время от времени что-то бормотал себе под нос. Чем кончилась война — победой ли, поражением, — для таких, как Тосаку, это не имело большого значения. Как выстоять, как перенести беды, ежеминутно подстерегающие его, ежеминутно грозящие обрушиться на голову,— вот о чем были его думы. Весь жизненный опыт Тосаку заставлял его беспокоиться лишь об этом, только об этом и ни о чем другом.
— Солдаты приходят из армии, и с фабрик народ возвращается... — шагая по дороге, шепотом повторял он слова Дзэнгоро. И вдруг, точно растущее беспокойство заставило его принять какое-то решение, Тосаку сказал, обращаясь к невестке:
— Ты ступай прямо, а я обойду кругом. Я живо обернусь.
И, уверенно шагая по горным каменистым тропинкам, старик свернул в сторону и начал спускаться в долину по пересохшему дну горной речки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113